Он не хотел покидать поле боя и приказал носить себя вместе с рацией. Чудик и Зюзьга с носилками, сбиваясь с ног, бегали по цветущему вереску, таскали Александра Михайловича с целью обеспечения связью штаба полка. Соединяли посредством радиста каменистые берега Вуоксы, новгородской Узервы.
* * *
Июньским утром Урсула Канерва не обнаружила в постели любимого сына Эйно. В полдень выяснилось, что поезд ушёл, горбун отправился на фронт, на защиту своей страны.
Положение финской армии было тяжёлое – никто из генералов не мог себе представить, что советские люди вдруг начнут воевать не так, как в Зимнюю войну – вяло, пугливо, неумело. Что за четыре года противостояния фашизму их огромное, бесконечное несчастье преобразуется в невиданную силу. Многим было нечего терять. Жизнь не так важна, как жена или ребёнок. Господь, отняв у них дом и семью, дал взамен смертоносную мощь. Йозеф бился за замок Дамы Анны, а обиженный Чудик мстил за любимую бабушку Надю, которая умерла от голода на Исполкомской, сохранив для внука баночку консервов. Бабушкин образ вдохновлял Чудика на многие подвиги. Так, на подступах к Виипури он встретил и поборол легендарную «горбатую смерть».
Эйно залёг среди ландышей на склоне Ристимяки. Он ждал появления пехоты противника, чтобы под прикрытием парней двадцатой бригады почтить память тамплиера сотней метких выстрелов, но всё испортили белые перчатки политрука. Ведь очень сложно сражаться против врага в белых перчатках. Если ваш враг явился на поле боя в белых перчатках – бегите! Это значит, что он абсолютно уверен в себе. Он прекрасно понимает, что ваш спешный набор от 1925 года ни черта не смыслит в панцершреках[76] и панцерфаустах[77], ваши самоходки БТ-42 на техобслуживании, велосипеды взамен потерянных будут доставлены только через шесть часов.
Горб вдавил Эйно в землю. Он не мог встать. Мимо него бежали в панике солдаты. «Домой, на сенокос!» – кричал какой-то ополоумевший дурак.
– Стой, подумай о родителях, подумай о стране!
Деревенщина замер и повалился рядом с Эйно. Он рыдал, размазывая по лицу сопли и слёзы.
– Какой сенокос? Мы должны защищать нашу родину. Кто, если не мы?
– Мне домой надо, на мельницу.
– У вас мельница?
– Да, на ручье стоит. Мост обвалился, надо чинить.
– Ты починишь. Только не торопись. Здесь есть работа. Видишь, враг наступает.
– Что же делать? Все убежали, лишь мы остались. Ты снайпер?
– Да, но, боюсь, в одиночку не справлюсь. Эх, был бы я алхимиком.
– У нас в деревне есть знахарь. Он умеет находить потерянные вещи и лечить насморк. Но вряд ли сможет задержать танки. Господи, помилуй, ты видишь, какие огромные?
– Да, злобно ползут, словно невыспавшиеся драконы. Сейчас они уберутся и я займусь политруком, испачкаю ему перчатки. Здесь за камнем нас никто не видит. Не высовывайся. На войне всегда есть место чуду. Может, нам повезёт.
– Каким образом?
– Ну, появится какой-нибудь сильный колдун. Как мой предок, Кнут Поссе. Ты знаешь про Кнута Поссе? Он был горбат, как и я, и тем не менее смог защитить наш город от рюсся.
– Он уже умер?
– Увы. В самом начале шестнадцатого века. Осторожно, не толкни меня, я целюсь. Так вот, это был настоящий маг, чернокнижник. Все считали положение безвыходным. На нас шло несметное войско. Поссе служил комендантом крепости, в его распоряжении был немногочисленный гарнизон, всего несколько сотен рыцарей и плохо обученных военному делу крестьян. Возможно, там тоже все разбежались от страха и Поссе остался один с верным помощником. Пах! Девятого уложил. Дай мне воды. Спасибо. Как тебя зовут?
– Тойво.
– Хорошее имя. Тойво, я буду тебе рассказывать о горбатом коменданте, ты слушай, но не забывай про круговое наблюдение. Знаешь, что это?
– Смотреть взад и вперёд надо?
– Да, и по сторонам. Следи, не лезет ли кто, пока я стреляю. Так вот, положение ребят в крепости было отчаянным. Что же делать?
– Кажется, двое справа в кустах.
– Молодец. Сейчас мы их снимем. Не высовывайся. Слушай дальше. Кнут Поссе знал рецепт особой, совершенно секретной взрывной смеси. Кроме пороха там были сушёные языки повешенных, корень мандрагоры, соль из выпаренных слёз и кровь единорога. Вижу, не высовывайся. Над этой смесью Кнут всю ночь читал заклинания. Утром рюсся пошли на приступ. Солнце вставало. И вдруг – бабах! Взрыв был такой мощный, что нападавшие обезумели от ужаса. Они бросились друг на друга с оружием, рубили, крошили на мелкие кусочки. Оставшиеся в живых побежали в свою Москву. Как тебе такая история? Эй, Тойво, как тебе такой грандиозный финал?
Парень молчал, уткнувшись лицом в землю.
«Что ж, теперь я должен в одиночку обороняться. В моих руках судьба страны и целого народа. Без Виипури Суоми будет инвалидкой, ещё более жалкой, чем я».
По городу шли тяжёлые танки, с башни замка спустили флаг, из перевязочного пункта не вывезли раненых, доктор, не зная, что и предпринять, сделал всем успокоительный укол. Через полчаса его за компанию с дремлющими пациентами расстреляли советские автоматчики[78].
У Эйно закончились патроны. Чудик увидел, как из-за камня вышел на костылях горбатый снайпер, тот самый, что не давал покоя нашим бойцам во время Зимней войны. С орлиным носом, горящим взором, развевающимися длинными волосами, он шёл на врага, вооружившись лишь гневом, и был похож на спешившегося всадника апокалипсиса – жаль, дядюшка не видел, он бы оценил.
– Может, не стоит стрелять в эту гниду горбатую? – спросил фронтового друга Зюзьга.
– Может, и не стоит. Но выстрелю. За бабушку. Второй раз берём этот город. И, надеюсь, последний. Такие, как он, сражаются до конца, так что лучше бы нам конец этот, Зюзьга, приблизить, а то покоя не будет.
– Согласен.
Раздался выстрел.
– Ну что, Чудик, теперь это наша земля?
– Ты стал рассуждать, как майор Кулотин или тот пастор, который, помнишь, сошёл с ума и начал лаять. Наша, ваша. Сам же Кулотину объяснял, что шаманская или Божья. Эх ты, этнограф. Про этот город ничего не знаю, как прикажут, так и будет. Ленинград – мой. Кстати, пастор рехнулся из-за Кулотина. Был сильный дождь. Усталый майор в кирхе в уголке насрал. Все последовали его примеру. А этот разгавкался. Где же тут христианское смирение и человеколюбие?
– Слабая у людей психика.
– Тоже мне святоша. Я ему сказал, что он вступил в сделку с дьяволом.
– Как это?
– Ну если он за фашистов.
– Горбатый точно умер?
– Лежит, не шевелится.
– Пора проверить городские погреба с окороками, бутылками и скрипками. Ту скрипочку мою, скорее всего, не сберегли.
