из себя представляют, наконец, он в равных с ними условиях, наконец, это не растворяющееся наваждения, а крепкосбитая реальность.
Сквозь стены зал пропитывался многоголосым перезвоном серебряных листьев.
Серый Пёс почувствовал, как внутри началось едва заметное шевеление, едва ощутимая немощь схватила его за лапы. Но этого пока было недостаточно, чтобы разрушить мёртвый цемент.
Он медленно подошёл к ближайшей группе псов. Они не обращали на него внимания и спокойно продолжали свой разговор. Их голоса напоминали звон маленьких колокольчиков:
— «Выйти, блядь, надо отдохнуть нормально… Джокер-покер, фишки покидать»-
— «Да там, блядь, чтобы выйти бумажка должна каждый день рисоваться»-
— «Да когда эта бумажка, блядь, нужна была? При царе кобзаре, когда хуем дрова кололи!»-
Хренус сплюнул от досады прямо на сверкающий пол, услышав эти речи. Он прошёл чуть далее к группе из трёх псов:
— «А это как в том анекдоте про Часнакаса и решалу в деревянном празднике»— сказал первый.
— «Аааа, даааа»— ответил второй.
— «Ты чего, говна въебал, какой Часнакас?»— возмутился третий.
— «Никто никогда не знает, о каком анекдоте идёт речь, когда так говорят»— подумал Хренус.
Рядом с ним раздался ещё один голос пса Серебряного Леса:
— «Ебануться, туфли гнутся, каблуки сейчас оторвутся!»-
И ещё один:
— «Да мне похуй, мне просто интересно»-
Серый Пёс не мог поверить, что эти псы, столь утончённые в своём виде, представляли из себя зауряднейших личностей, ничем не отличавшихся от самых посредственных бродячих псов.
И всё равно, что было тем ощущением, что заставило его потянуться к ним, поверить в их исключительность? Что движило им тогда, в покоях, когда он уже, казалось, встал на путь отрицания? Что за слабая надежда продолжала плавить его нутро?
Ответ пришёл сам собой — это была ностальгия.
Теперь Хренус задумался. Теперь, после всего прожитого, ему хотелось понять, что для него значит ностальгия. Он зажмурился, чтобы впервые начать самостоятельно слушать. Ведь только благодаря Прослушиванию он находил свой путь. Сначала в голове его возник образ — буква, пролетающая по кривой траектории в росистом воздухе среди сосен; сделав эксцентричный вираж, она вонзается в смолистый ствол на высоте нескольких метров над землёй, ржавый цвет буквы маскирует её на коре. Некоторое время слышен только отдалённый лай и капельный фон леса, но затем буква начинает дрожать, застряв в созданной ею же ране, и это дрожание создаёт звучание:
«Ностальгия — болезнь деградирующего разума. Она поражает только отработавший свой ресурс ум; ум, утративший аккумуляторную способность чувствовать. Щелочь полуразложившихся опытов стекает из его проржавевших швов. Эти выделения вызывают непроизвольные галлюцинаторные видения, полные скребущей досады от невозможности возвращения.
Каждый раз переживать это ощущение — к моим зубам прижимается железная балка; шершавые, занозистые, необработанные кромки сдирают эмаль …я исступлённо грызу её, что сначала провоцирует усиливающийся зуд, а затем и боль, оттого что зубы начинают разрушаться, сыпаться, обнажая кровеносные сосуды. И вот, уже в бессилии, блестящий от слёз я мну осиротевшими дёснами железо, а затем — словно удар ножом в живот, я сгибаюсь, ощущая боль физически, в моих ранах пьяно гуляет ветер, несворачивающаяся кровь уносится по капле вглубь переулка.
Такого рода бегства из времени приобретают всё более частый характер — человек, отчаянно мечущийся в коридоре, лихорадочно открывающий все двери подряд в ожидании увидеть нечто, что могло бы потрясти дряхлеющие рецепторы. Ностальгические тромбы — причина закупорки сосудов чувственного восприятия. Много крови было пролито на эти металлы, прежде чем они начали ржаветь»
Хренус понял, что уже обладал псами Серебряного Леса тогда, на поле — да, несомненно, свечение этих псов было всего лишь отблеском гигантской хрустальной люстры или света, бликовавшего на листьях деревьев. Это были всё те же серые псы, которых привёл с собой Плывущий-по-Течению. И тогда их присутствие ничего не изменило для Хренуса.
Теперь ему начало казаться, будто в силуэтах псов что-то мелькает, возникая буквально на долю секунды и тут же пропадая. Он сосредоточил свой взгляд на одном из псов, и, чем сильнее он вглядывался, тем более чётко для него проступало мелькающее изображение, тем медленнее становились его проскоки, пока, наконец, оно не стало полностью различимым — грязная наволочка. Хренус был удивлён, но не было никакого сомнения, что истинная суть этого пса была не более, чем мусором, давно вышедшим из обихода. Хренус присмотрелся к другому псу — прохудившийся резиновый сапог. К третьему — лысая метла со сломанной ручкой. Всё это время он сам убеждал себя в их свечении, не видя самого простого. Теперь это собрание ничем не отличалось от той помойки, на которой когда-то Шишкарь нашёл свою шляпу.
Потеряв интерес, Хренус бесцельно побрёл вглубь зала.
И тут он увидел Лолу.
Насильственная инъекция возврата. Трухлявый, разваливающийся призрак завывает своей пастью-ковшом. Лимфа распространяется по сосудам. Ампутировать вокзалы, ввести досмотр на поездах и строго регламентировать посещение мероприятий. Брезгливый луч фонаря высвечивает тела на серых матрасах. Все слова бесконечно повторяются, складываясь в фиктивно-новые единства, тем самым образуя поверхностно интересные сообщения.
Взгляд Лолы встретился со взглядом Хренуса.
Он попытался найти слова, чтобы описать это взгляд — взгляд волчьих, стального цвета глаз. В отличие от времён поэтических откровений, сейчас Серому Псу на ум приходила лишь пара общих прилагательных. Этот взгляд нельзя было назвать хитрым, таинственным, любящим или ненавидящим; он ничего конкретного не выражал, но его воздействие волнами расходилось по окружающему пространству. Это и было его единственным доступным описанием (Магия знакомых руин).
«Взгляд у тебя, конечно, выразительный»— проговорил Хренус про себя.
Лола продолжала смотреть на него, ожидая реакции. Внешне она представляла собой крупную кавказскую овчарку с шерстью, которая своими переливами от чёрного к стальному, напоминала гофрированную сталь, где блеск сочетается с тенью в разных пропорциях. Эта шерсть имела пышность плюмажа и при движении подчёркивала крупную стать собаки, придавала ей внушительности.
Хренус попытался почувствовать, что происходит у него внутри при виде Лолы, но это было всё равно, что вглядываться в окно ночью — одни силуэты и надуманные события, ничего реального или осязаемого.
«Влейтесь в арктические глаза: недействительные, молчащие; те, в которых отражается эрозия айсбергов и задумчивость синих вод»
Серый Пёс подошёл к Лоле, остановившись буквально в метре от неё.
Она продолжала молча смотреть на него.
— «Здравствуй, Лола. Взгляд у тебя всё такой же выразительный»— проговорил Хренус.
— «Хренус, я думала, что ты со мной уже не заговоришь»— в голосе Лолы слышались иронические интонации.
— «Ты знаешь, последнее время я только и делаю, что обманываю чужие ожидания»-
— «Ну что ж, хорошо»— усмехнулась Лола — «Что расскажешь?»-
— «Со мной произошло не так много всего: попал в рабство к призрачному мерцанию,
