отпускал обратно, крупных отбрасывал в хвощи подальше. Догадался, как ловить исключительно крупных – делал между забросами паузы минуты в три, чтобы успевали подтянуться, и подсекал. Часа за три накидал на берег два десятка.
А кончилось все весьма достойно – привлеченная суматохой, с плеса заглянула щука. Ударила в блесну, килограмма в четыре, и сразу свечка, и против течения, тряся башкой. Фрикцион затрещал, удилище согнулась, леска дзинькнула и ослабла. Жаль блесну.
Я собрал спиннинг. Немного посидел, глядя на воду и отбиваясь от проснувшихся комаров. Хорошо. Можно искупаться, или сходить след динозавра проведать, вдруг опять проявился? Или еще вниз спуститься, попробовать язя добыть, или судака. Хотя судаки лишь в низовьях Сунжи больше, но вдруг поднимется какой дурачок? Да и щуку крупную взять неплохо, давно пирога не делали. Или налима, для пирога хорошо налимью печенку… Но в июле налима поймать шанса никакого, вода слишком теплая, а хариусы с налимом любят похолоднее.
Я представил рыбный пирог с налимами, и немедленно почувствовал аппетит. Пора уху варить.
Уху меня папка варить научил, ничего сложного. Окунь рыба удобная, не очень, конечно, жирная, но зато чешую чистить не надо, потрошится ловко, и жабры легко вырезаются. Со всеми рыбинами минут за двадцать управился, зачерпнул в котелок воды, и насовал окуней хвостами вверх, чтоб поплотней стояли. В правильную уху надо еще пару луковиц кинуть, штуки три помидорины и зелени побольше, но на голодной рыбалке надо все по-честному. Рыба и соль.
Вырубил ножом из кустарника палку с развилкой, заострил конец и под углом воткнул в глину. Набрал сушняка на берегу, развел огонь и повесил котелок на рогулину.
Больше особо делать было нечего, я дождался, пока закипит вода, прибрал огонь и варил час, подкидывая мелкие дровинки.
Сам расстелил пенку и валялся с дымной стороны, чтоб комаров поменьше. Солнце поднималось медленно, становилось теплее, туман растаял. Рыба стала играть поменьше, птицы проснулись в кустах, а в лугу кузнечики. Я подумал, не пойти ли поймать пару кобылок – может, голавля зацепить на них получится. Но потом лень стало. Да и уха булькала на подходе, добавил соли, затушил в котелке головню и закрыл крышкой. Минут десять подождать. Костер тушить не стал, еще чай по программе.
Через десять минут достал из котелка пять окуней, разобрал и съел. Вкусно. То есть очень. Налил в крышку бульона. Вкусно, выхлебал и еще налил. И еще пять окуней. Остальное оставил на обед, окуни и холодные вполне себе ничего.
Занялся чаем.
Чайник у нас старинный, медный, такой в старых фильмах и на старых картинах встречается. Я набрал воды до половины, вода закипела быстро, и я закинул туда все, что собрал, кроме мяты, ее лучше в конце.
Чай был готов, налил в кружку, покрошил и мяты. Сладко, но не очень. Зато вкус. Смородина перебивает, само собой, но и иван-чай со зверобоем есть.
После чая делать больше нечего. Повалялся полчаса, попробовал воду. Вода обычно прогревается к обеду, но сегодня она показалась теплой, решил искупаться… Чуть попозже. От ухи, окуней и чая потянуло в сон, я растянулся на пенке, натянул пониже капюшон «горки», зевнул, и поплыл в солнце…
В кустах послышались шаги. То есть некто попросту ломился через ивняк. Хорошо бы лось, подумал я. Перебрался, бестолковый, через реку и шастает. Или кабан. Вывалился из леса, порыться на лугу. Или медведь, хотя откуда у нас тут медведь…
Но я прекрасно понимал, что никакой это не лось, и не кабан, и не медведь тем более. Так грузно и грустно продираться сквозь заросли могла лишь она.
Дрондина.
Чего уж, сегодня ее день. Впрочем, вряд ли она просто так меня разыскала. Наверняка стряслось что-то. Шнырова опять поймала зайца. Зайцев. Сто пятьдесят штук и устроила зайцедерню.
Я съежился, попробовал вжаться в землю, в кочки, в хвощ, но бесполезно.
Дрондина явно заметила меня, кусты затрещали целеноправленнее. Я решил не вставать, прикинуться спящим. Хотя зря все, понятно, что зря…
Через минуту Дрондина достигла цели.
– Граф, просыпайся! – громко зашептала Дрондина. – Граф!
Дрондина принялась трясти меня за плечо.
– Просыпайся, ты что, дыхнешь?
Дрондина понюхала воздух, затем брякнула котелком, снова понюхала. Кажется, окуня съела. Закрыла котелок, не удержалась и еще одного съела.
– Граф, просыпайся!
Некуда бежать. Я допустил ошибку, стоило спуститься по реке подальше, километра за четыре. И след оставил, протоптал в траве. Дрондина не следопыт, но нашла.
– Васькин, вставай, там Шнырова убежала.
Да. Все лучше, чем зайцедерня.
– Куда? – спросил я.
– А я откуда знаю? Ее бабка туда-сюда носится, головой бьется, кричит, что Сашенька сбежала, Сашенька сбежала…
– Так куда? – спросил я.
– В Москву, наверное. Слушай, лично мне плевать, куда, меня мама попросила. Старуха Шнырова в ногах каталась…
– Если она в Москву сбежала, то ее не догнать.
Заметил я.
– Ну да, не догнать. Это чай у тебя?
Я сел, открыл глаза. Дрондина глядела на чайник.
– Я попробую?
Дрондина налила чаю, стала пить. У нее в кармане оказались запасы леденцов, и Дрондина принялась ими хрустеть. И мне захотелось. Все равно голодная рыбалка просвистела.
– В нашем классе один пацан в прошлом году на Байкал удрал, – сказала Дрондина. – Так через три дня уже домой вернули. Так что ничего, далеко не убежит. А жаль. Но три дня тоже жизнь…
– Ладно, – я поднялся, залил костер и начал собирать вещи. – Пойдем, посмотрим.
– Да зачем ее искать?! – перепугалась Дрондина. – Что с ней сделается? Сама найдется как-нибудь, есть захочет – и прибежит. Ты же знаешь, как она пожрать любит. А ты знаешь, как ее тетка на свадьбе лопнула?
И пока я собирал вещи, Наташа рассказала про то, как у троюродной тетки Шныровой случилась свадьба и на нее пригласили всю родню, в том числе и здешнюю, и приехала одна двоюродная тетка из Усть-Каменогорска, все сели за стол, стали есть-пить, а эта тетка поспорила с соседом, что может за раз убрать трехлитровую банку кабачковой икры, а сосед не дурак, сбегал через дорогу в магазин, да и закупился, а двоюродная тетка пустилась лопать, а чтоб вкуснее, пирогами заедала, как последнюю икру доела, так в животе замкнуло, сразу на «скорую» и в больницу, и все они…
– …сволочи, как не крути, – закончила Дрондина. – У них психическое обжорство, сытости не понимают, сколько не положи
