– Знаю. Такие вещи никого не интересуют.
– Интересуют, но я говорю о другой статье.
Тревога 12 баллов, код «адское пламя».
– Вот послушай, – сказала я, – у тебя есть грязная одежда, ты ее снимаешь и бросаешь в корзину. А потом стираешь и вешаешь сушиться – но тогда это уже не одежда, а белье. Когда вещи становятся бельем?
– Когда их отбелили, – сказал Фил.
Хороший ответ.
Но тут, но тут он сказал:
– Та статья, Салли Мо, ее написал я.
Гнида! Мерзкий предатель! Иногда так разозлишься, что язык соображает быстрее мозгов, и я брякнула:
– Гнида! Мерзкий предатель! – И только тогда моя голова подумала: отлично сказано! – Да еще напечатал ее в протестантской газете!
– А это-то тут при чем? – удивился Фил.
– Иуда! Вот ты кто!
– Деньги, которые мне заплатят за статью, я отдам Донни, а он передаст их детям.
– Ты бросаешь свои сребреники в храм, потому что сгораешь от стыда! «От нашего корреспондента»… Ну-ну. Пойди удавись! Как Иуда.
И я зашагала прочь. Мир дышит нам в затылок, думала я, Джеки и terrible twins[15] вот-вот будут обнаружены. А с ними попадемся и мы. Я нырнула к себе в палатку и застегнула молнию. Допустим, их поймают, размышляла я, и что с того? Ничего им не будет. Парочка пустяковых краж. У их отца достаточно денег и связей, чтобы уберечь их от правосудия. Но было бы неплохо, если бы Джеки увезли с острова в наручниках, под вой сирен – куда-нибудь, где Дилан ее не найдет. Почему бы мне, собственно, не рассказать обо всем маме? Действительно, почему? Да потому, что тогда моей книге конец. А у меня только-только стало получаться! Завязалась интрига: какие-такие планы зреют в больном воображении Донни?
Я высунулась из палатки. Фил сидел на пне и сверлил взглядом собственные ботинки. Я присела рядом.
– Что тебе рассказал Донни? – спросила я.
– То, что написано в газете, – ответил Фил.
– И больше ничего?
– Иначе бы в газете было написано больше. Ну то есть…
– Ты не знаешь, где они?
– Клянусь, Салли Мо, я думал, вы разрешили ему все мне рассказать. Он меня в этом заверил. Донни ведь у вас главный?
– Когда он тебе об этом поведал?
– Вчера утром.
– Тогда он еще не был главным.
– Окей, хочешь знать его слова?
Я кивнула: лучше сначала выслушать человека, а потом уж бросаться его душить. Донни рассказал ему, что знает, кто ворует на острове.
– Ни фига себе! – воскликнула я. – Но это значит…
– Окей, мне известно, что они на острове, – согласился Фил. – И об этом я в статье умолчал. Окей?
Это его «окей» стало действовать мне на нервы только сейчас, когда я пишу. Донни объяснил ему, что Джеки с братьями сбежали из дома в поисках новой, честной жизни – ровно то, что Фил написал в статье. И что им порой приходится воровать, чтобы не трогать вонючие деньги отца. Короче, он рассказал ему все и добавил, что он, Донни, и его друзья решили помочь беглецам, но для этого – чтобы начать новую жизнь – все-таки нужно немного денег, даже если ты ненавидишь капиталистическое общество, и Джеки украла у отца двести евро, но их, конечно, недостаточно, а из родителей, если на них хорошенько надавить, можно вытащить намного больше, и вот тут-то Донни и может пригодиться помощь Фила.
– Язык у Донни хорошо подвешен, – сказал Фил.
– Да, – сказала я, – но он забыл упомянуть, что надавить он хочет не на родителей, а на Джеки Кроммелинге. Пытается шантажом затащить ее к себе в постель.
– Об этом он действительно умолчал, – невозмутимо ответил Фил, – но позволь мне закончить свой рассказ: я позвонил в полицию с мобильного моей матери – он такой старый, что невозможно определить, откуда звонок, – и там мне подтвердили, что детей действительно ищут и как раз опубликовали объявление о розыске и обещанном вознаграждении. Но я не стал писать, что дети на острове. Вот и все.
Сказал Фил. Ну окей.
– Но… – У меня было штук шесть «но», но надо же с чего-то начинать. – Но в газете знают, что статью написал ты.
– Нет, я послал ее другу в Амстердам, а тот ее распечатал и бросил в почтовый ящик редакции.
– Но…
– И они все наверняка основательно проверили и решили опубликовать.
– Но…
– Окей, ты права, но когда-нибудь эта история закончится – все истории когда-нибудь заканчиваются, – и тогда я скажу, что это я о ней написал, получу вознаграждение и отдам вам, как и обещал Донни. Я ему даже небольшой аванс дал.
– Но тогда…
– Да, этого я тоже не знаю.
– Но ведь ты мог бы и не писать статью.
– Нет, – ответил Фил и заглянул мне прямо в глаза, – не мог бы. Я хочу писать. Хочу хорошо писать. Хочу писать тексты, которые говорят о важном.
Вот это да! Этими словами Фил мне будто морфин в вену впрыснул: по моему телу распространилось пульсирующее тепло. У дедушки Давида после укола морфина всегда был блаженный вид. Как у кота на солнышке. Точно так я себя и почувствовала, поэтому решила процитировать Филу старого философа Шопенгауэра: «Первое и почти исчерпывающее правило хорошего стиля – то, чтобы автор имел что сказать».
– Господи, Салли Мо, кто ты такая и откуда ты взялась?
– Из бункера Каспера Хаузера.
– Этот бункер здесь, на острове?
– Это подвал, – объяснила я. – Каспер Хаузер провел все детство в подвале.
– Мне показалось, ты сказала «бункер».
– Во времена Каспера Хаузера еще не было бункеров. Это случилось давно. До того, как он вышел из подвала, он ни разу не видел солнца и ни разу ни с кем не разговаривал. Он совсем ничего не знал о мире.
– И ты выбралась из того же подвала? Не верю!
– Я жила в своих книгах, – ответила я.
Я доверяю Филу. Ему тридцать четыре, он взрослый, но не врун. Стендап-комик, поэт, вратарь – он напоминает мне Бейтела с его мечтами. Фил готов на все, чтобы стать писателем, признался он мне. Деньги его не интересуют. Единственное, что для него важно, – рассказать хорошую историю и чтобы ее напечатали.
– Может быть, история сбежавших детей ляжет в основу моей первой книги, Салли Мо.
– И далеко ты продвинулся?
– Да что ты, я еще и не начинал, но идея уже зреет в моей голове.
– А я – на середине шестнадцатой главы, – сказала я.
– Главы чего?
– Той же самой книги.
– Не понял.
