Я стояла в очереди в кассу за невозможно красивой девушкой и тремя такими же красивыми девчушками, на вид шести, восьми и десяти лет.
– Все три твои, милая? – спросила пожилая кассирша.
Девушка кивнула.
– Серьезно? А сама еще такая молодая!
– Вовсе я не молодая, – ответила мама девочек, – просто молодо выгляжу. Потому что очень много занимаюсь сексом.
Кассирша перегнулась пополам от смеха и брякнулась носом о клавиатуру, от чего из всех касс в магазине со звоном выпрыгнули ящики. Похрюкивая от хохота, кассирша посмотрела на меня.
– Она права, – сказала я. – А мне сто четырнадцать.
После этого кассиршу увезли в смирительной рубашке. Хотя она всего-навсего на славу повеселилась. За что только людей не сажают в психушку, с ума сойти!
То, что ее увезли, – выдумка. Но остальное – чистая правда. В том числе и мои слова. На минуту мне подумалось, что человек – отличное изобретение. Все потому, что я, похоже, становлюсь все более видимой. Не уверена, хочу ли я этого, но приятно знать, что это в моих силах. Кстати, про выпрыгнувшие ящики я тоже выдумала.
Читать прессу доктор Блум вроде бы не запрещал. Так что я уселась на скамейку на солнце, откусила кусочек шоколадного батончика и прочла заметку в островной газете. Таинственные кражи пока не раскрыты, собаку и девочку уже несколько дней никто не видел. Но на острове украден мопед. Заметка сопровождалась фотографией места, откуда его украли. В момент кражи мопед стоял у стены сарая. На фото был виден только сарай. Полиция призывает жителей быть бдительными, запирать на ночь двери и не оставлять мопеды на улице.
Статья в центральной газете была посвящена исчезновению троих детей топ-банкира Кроммелинге. Были напечатаны их фотографии. Те самые, что нам показывал Фил: три ангелочка. Реклама ада. Дети пропали. Вероятно, похищены. Хотя… Внимание! Хотя друг детей, желающий остаться анонимным, утверждает, что они сбежали из дома. Потому что им тошно было смотреть на махинации папаши-банкира, который наложил лапу на деньги бедняков, в то время как те из-за него вынуждены теперь сосать лапу. Так и было написано: про лапу папаши и про лапу бедняков – нарочно не придумаешь! Дети больше не желали иметь ничего общего с миром своего отца и хотели отныне жить в новом, честном мире. Именно это они сейчас и делают, сообщил аноним, в месте, которое он не вправе предать огласке. Вернутся они, только если их мать подаст на развод или если отец уйдет из банка и раздаст все свои миллионы на благотворительность.
Вот черт, а Донни, оказывается, развел бурную деятельность, по его-то меркам: спер мопед и позвонил в газету. Черт-черт-черт! Дилан этого сделать не мог. Так ведь? Нет. Ни за что! А вдруг Бейтел, по наивности?.. Это легко проверить. Но мог ли Бейтел рассказать о честном мире и о требовании раздать все деньги? Нет, это точно Донни.
Я сунула в рот второй батончик, как ветку в шредер. Даже вкуса не распробовала. В версии побега полиция сомневается. Похищение кажется им более вероятным. Родители получали от пропавших детей открытки. Подписанные рукой дочери. Мать узнала ее почерк, но он слегка отличается от обычного. В точности как рассказывал Фил: по мнению психолога, это указывает на то, что девочка писала под давлением. Одна открытка пришла от близнецов: «Салют! Оставьте нас в покое. С нами все окей». Написано почерком Джеки. Внизу – два крестика. Какой-то супердетектив заметил, что первые буквы предложений образуют сигнал С.О.С. К тому же на открытках обнаружены частички металла – возможно, от огнестрельного оружия. Значит, все-таки похищение.
Это была газетная статья, но читалась она как роман. Автор разошелся не на шутку. Сверху значилось: «От нашего корреспондента». Заканчивалось так: «Отец объявил вознаграждение в сто тысяч евро за сведения, которые приведут к обнаружению детей, и призвал анонимного информатора назваться. Его тоже ждет вознаграждение». Батончик номер три. Мой рот был похож на пустую банку из-под шоколадной пасты. Я встала и пошла обратно в кемпинг, жуя по дороге яблоко.
На парковке у кемпинга я увидела маму Донни и Бейтела. Она заталкивала в свою машину незнакомого парня. Из одежды на нем было только розовое полотенце.
– Что за невезуха! – воскликнула она, увидев меня. – А я было подумала: ну наконец-то кого-то нашла!
Я спросила, что происходит.
– Извини, – ответила она, – мне срочно нужно ехать к врачу.
Она села за руль, завела мотор, опустила окошко и прокричала:
– Он любитель природы. Без ума от всего, что летает, ползает и плавает.
– Как мило! – сказала я.
– Да, но ему на член села оса, а он и говорит: «Если насекомых не трогать, то и они тебя не тронут». И улыбается при этом такой буддистской улыбочкой. Только вот оса этого не знала.
– Чего не знала?
– Что, если он ее не трогает, ей его тоже трогать нельзя.
Мама Донни включила радио и умчалась.
Сегодня прекрасный день, если не задумываться. Интересно, где Дилан? Донни, понятно, в бункере – бедная Жаклин Кроммелинге! Бейтелу, надеюсь, наконец-то удалось спокойно поспать в своей палатке, отдохнуть от ночных похождений. Но где же Дилан? Я приложила ухо к его палатке – ничего не услышала. Постучала по брезенту – ничего не услышала. Прошептала его имя – не получила ответа. Расстегнула молнию, заглянула внутрь – ничего не увидела. Значит, и он в бункере.
А у меня нет его номера – ну что за бред, что за тупизм-то! И никогда не было. Так повелось с самого начала – две недели вместе, пятьдесят – в разлуке, и, когда у нас появились мобильники, ничего не изменилось. У меня записано три номера: мамин, доктора Блума и дедушки Давида. Палатка Бейтела тоже оказалась пустой. Кому же показать газеты? Разве можно было вообразить, что однажды наступит день, когда мне не захочется быть одной? Я расстегнула молнию маминой палатки и закинула внутрь Happinez:
– Почта!
Журнал поймал Брандан.
Мое белье уже высохло на ветру. Я начала снимать его с веревки и задумалась. Когда рубашки и полотенца превращаются в белье? В тот момент, когда их вешают сушиться? Нет, ведь в стирку кладут именно белье: «Будь добра, засунь грязное белье в стиральную машину!» Видимо, вещи становятся бельем, когда их бросают в корзину для белья. Все ясно. Интересно, мечтают ли штаны о том, чтобы превратиться в белье: мыться в теплой воде, греться на солнышке, развеваться на ветру? Если уж мне велено жить в этом мире, то лучше быть бельем. А когда высохну – рубашкой. Рубашкой Дилана.
Внезапно из-за полотенец вынырнула голова. Голова Фила.
– Салли Мо, – сказал он, – я видел, что ты купила газеты.
«Опасность! Не хватало только очередного репортера, который сует нос в наши дела», – подумала я.
– Ты их читала? – спросил Фил.
– Да, – ответила я, – новой книге Тоона Теллегена дали пять звезд.
– Я не про то.
