Книга Внеучебная Практика - Дарья Гусина

— Ешь давай, — двоедушник ощерился. — Когда работаешь с паронормальным, нужно мясо кушать. Поняла?

— Нет, — честно призналась я.

— Левый коловрат. Та Сторона прежде всего бьет по нему. Мясо его питает… Не хватало еще, чтобы ты из зоны призрачной манифестации к мамочке и папочке с поврежденной аурой вернулась. Вкусно? Доедай – и вали домой. Только сначала я объясню все начальству, а ты подтвердишь, куколка. Чтобы не подумали, что я к твоим глупостям причастен. Ты видела когда-нибудь вендиго в гневе? Говорят, страшное зрелище. Лучше они сейчас правду узнают, чем потом, когда ты падешь смертию героической, но, к сожалению, необратимой.

— Не надо объяснять, — я скорбно вздохнула, — у меня будут большие неприятности.

— Мне плевать. Я не хочу из-за тебя работу терять, мне она ох как непросто досталась. Начиталась небось детективных романчиков. Или в кого-то из них влюбилась, амур-тужур-романти́к? — Вележ мотнул головой в сторону забора. Оттуда доносились голоса Олевского и Райяра. — Нет? Да мне и на это плевать. Тебя раскусила Мадлена –  уж она-то может отличить квазижизнь от жизни. Ты сумасшедшая?

— Нет, нормальная. Мне очень надо, — сказала я. — Честно.

— Попасть в дом? Ты журналистка? Вынюхиваешь? Кто нанял?

— Никто, я не репортер. Я сама по себе, — я энергично помотала головой и откусила еще кусочек колбаски. От еды мне действительно стало легче. Словно кто-то выпустил сердце из тисков гнетущей тоски и обреченности. — А в дом я как раз не хочу. Нет уж. Бр-р-р…

— Это правильно. А почему «бр-р-р»? Чувствуешь что-то? Слышишь? — двоедушник заинтересованно сощурился.

— Чувствую, — призналась я. — Мне страшно. И холодно. И слышу. Только не пойму, откуда звуки. Словно часы тикают и ветер… воет, словно метель.

— Тикают, говоришь? Рассказывай, зачем ты тут и почему притворяешься нежитью, только быстро, нас скоро хватятся, — приказал криминалист, немного подумав.

Колебалась я недолго. Единственный мой шанс сохранить статус-кво сейчас – попытаться Вележа разжалобить. Я слышала, как нежно двоедушник говорит о своей «сожительнице». Он должен понимать, что значат для фантомов незавершенные дела. Именно из-за них многие посмертия остаются на земле, а не уходят на Ту Сторону.

— Понимаете, я познакомилась с одним призраком, — зачастила я, — он много лет ждал справедливости. Не лишился разума, не стал агрессивным фантомом. Ждал и надеялся. И вот… — я понизила голос, вкратце рассказав о нашей встрече со Жданом и о том, как единственная ниточка привела меня в архив… и к Олевским, и закончила: — Я никого ни в чем не обвиняю, просто хочу исключить подозреваемых. И если повезет, найти… ну… убийцу. Это страшно – лишить человека надежды на справедливость… даже фантома.

— Точно начиталась, — Вележ фыркнул и поджал губы, жестко проговорив: — Хорошая сказочка, молодец. Особенно мне понравилась часть с «рассказом» умертвия. Я аж прослезился. Так просто зашла на анти-коловрат и пообщалась с типом «эль», да? И до сих пор в себе? Не высосана, не одержима, не бегаешь за людьми с топором и не пьешь людскую кровь? Ха! Иди домой, девочка.

— Его убили, он за девушку заступился, — умоляюще проговорила я, выложив последний «козырь». — Они там вместе и умерли, рядом. Вот, смотрите!

Я полезла в сумку и достала колбу с серебряной защитой. Призрак, словно почувствовав, что пришло время блистать, мастерски обыграл свой выход на сцену, полыхнув эктоплазмой. Впервые за время нашего знакомства в зеленоватом сгустке обрисовалось лицо посмертия. Перед смертью призрак действительно был молодым, заурядной внешности человеком. Лицо Ждана выражало беспокойство. Он смотрел на дом. С невнятным воплем Вележ отскочил назад и выставил впереди руки:

— ***! Осторожно!

Я показала, что крепко держу колбу.

— Ты точно сумасшедшая! — взвыл двоедушник. — Кто ж так делает, голубушка?!

— Сама в шоке, — ошеломленно сказала я, всматриваясь в зеленоватое свечение. Лицо больше не показывалось. — Не беспокойтесь. Это серебряное стекло. Оно не бьется.

— Я знаю, — Вележ прижал руку к груди. — Сейчас аккуратненько положи его в сумку. Молодец. Тип «эль» говоришь? Да, верю. Или «эм».

— Разве такие бывают? — озадачилась я.

— В школах об этом не рассказывают.

— Я учусь в Академии.

— Значит, плохо учишься.

— Я пока на первом курсе, — оскорбилась я.

— Будешь так себя вести, до диплома точно не доживешь. Фу-у-ух!  — двоедушник изящно помахал на себя рукой. —  Мы еще не вошли, а я уже вся в поту. Сколько, говоришь, он там сидел, в медальоне?

— Восемь лет. Есть предположение, что их с той дамой… её звали как-то на «эм», но это не точно, в газетах могли соврать ради сохранения инкогнито погибшей, ведь она работала в какой-то государственной структуре… так вот, они могли погибнуть осенью, во время Бала Магов, когда фейерверки, или…

— Стой, — лицо Вележа застыло. — Не трещи. Помедленнее. Повтори, что сказала.

Я повторила. Вележ молчал, глядя куда-то мимо меня. Зрачки его темных глаз пульсировали: сужались и расширялись, кожа в уголках век подрагивала, то растягивая разрез глаз, то сужая. Кажется, он общался со своим фантомом. Это выглядело жутковато. Раздался шум шагов, из-за угла появился Олевский.

— У вас все в порядке? Я слышал шум… и голоса, — озабоченно проговорил он.

— А… да, — Вележ встряхнулся, — это я задействовал Черри в диалоге. Очень полезная вещь – голем, оказывается. Во время замеров люблю рассуждать вслух, а когда кто-то проговаривает и классифицирует за мной данные – работа идет еще лучше.

— Что-то выяснили? Нам можно войти?

— Выяснил. Можно. Но только после нас с Черри. Дамы, как говорится, вперед, — двоедушник добродушно хохотнул, однако глаза его горели, — но я тоже пойду. Одного голема посылать туда смысла нет, ну разве что для создания барьера против прорыва Той Стороны. Однако магический барьер – штука неоднозначная: с одной стороны безопасность, с другой – дополнительная помеха для восприятия.

— Что ж, — Олевский посмотрел на меня. — Будьте осторожны. Не рискуйте собой.

Мне показалось, что он обращался не только к Вележу, но и ко мне. Но это вряд ли, конечно. Голем на то и голем, чтобы принимать на себя первый удар. Ох и влипла же я!