— Тем вечером во время преступления Уэксфорд сам видел его в Суинбери.
— Он не знает или забыл. Он сильно мучается, пока не наберется храбрости, чтобы позвонить Уэксфорду. Кто-то сказал бы, что это — ему наказание. — Она вздохнула. — Его сестрам очень плохо?
— Одной из них. Она живет в одной комнате с мужем и ребенком.
— Я уговорю Роджера позволить им иметь то, что они должны были иметь сразу, — три тысячи триста каждая. Я думаю, мне лучше бы увидеть их самой. Он этого даже не заметит. Странно, знаете ли, я подозревала, что он был недобросовестен. Без этого не сделаешь такие деньги, но не думала, что он унизился до такого.
— Не убьет ли это?.. — Он заколебался, опасаясь, что, может быть, что-то разрушил.
— Мои прежние к нему чувства? О, мой дорогой, вы странный. Послушайте, я вам кое-что расскажу. Это было семь лет назад, в июне. В тот месяц мое лицо появилось на обложках шести разных журналов. Самая фотографируемая девушка Британии.
Он кивнул, озадаченный до глубины души.
— Когда вы достигли пика, больше не будет ничего, кроме спуска. В июне следующего года мое лицо было на обложке одного журнала. Тогда я вышла замуж за Роджера.
— Вы не любили его?
— Он мне нравился, знаете ли. Он меня спас, и я спасаю его.
Арчери понял, что она имеет в виду, вспомнив ее мягкое спокойствие в шумном обеденном зале «Оливы», ее руку, коснувшуюся дрожащей руки при прощании с Алисой. Он всегда ожидал от нее спокойной ясности и был потрясен, когда она внезапно взорвалась:
— Откуда я могла знать, что живет средних лет священнослужитель, ожидающий меня, — священник с женой и сыном и комплексом вины, огромным как гора.
— Имоджин!
— Нет, не прикасайтесь ко мне! Дура я, что пришла сюда, и я никогда не должна этого повторять. О господи, как я ненавижу эти сентиментальные сцепы!
Он встал и отошел от нее, насколько позволяла небольшая комната. Дождь прекратился, но небо не очистилось, и лоза не подавала никаких признаков жизни.
— Что они теперь будут делать, — спросила она, — ваш сын и эта девушка?
— Не думаю, что они сами знают.
— А вы, что будете делать вы?
— Вернись в лоно своей жены, — процитировал он, — как должен вернуться и я.
— Киплинг! — Она нервно рассмеялась. — Киплинг! Вот и все, что мне нужно.
— Прощайте, — сказал он.
— Прощайте, дорогой Генри Арчери. Я никогда не знала, как вас называть. Вы это знаете? — Она подняла его руку и поцеловала ладонь.
— Наверно, это имя не для флирта, — печально сказал он.
— Зато оно хорошо звучит с приставкой «преподобный». — Она вышла, беззвучно закрыв за собой дверь.
— Дженни поцеловала меня, — сказал он лозе. «Дженни» могло быть просто уменьшительным от «Имоджин». — Ну и что?
Он тоже вскоре вышел в холл и удивился, что место кажется более пустынным и безжизненным, чем прежде. Возможно, это шло от его собственного ощущения свежей потери. Он направился к задней двери и вдруг увидел… Это было не воображение, а настоящий шок. Плащ исчез.
Плащ действительно был или это только его фантазия, его воображение, болезненное и сверхчувствительное, вызвавшее галлюцинации? Но если плаща там никогда не было, чем объяснить лужицы, размером с пенни, несомненно натекшие с рукавов?
Он не верил в вульгарную мистику. Но сейчас, когда стоял и смотрел на крючок, на котором висел плащ, он вспомнил, как подпрыгнул от стука в окно и как застыла кровь в его жилах. Невозможно, чтобы некое зло висело над местом, подобным этому, будоража воображение и восстанавливая на сетчатке образы давней трагедии.
Дверь была застеклена квадратами оконцев. Они оказались заляпаны и все же слабо отсвечивали в вечернем свете — все, кроме одного. Он глядел, потом криво улыбнулся нелепости страхов. Стекло было полностью удалено из рамки, самой близкой к замку. Рука могла пройти через дыру, чтобы повернуть ключ и задвинуть засовы.
Сейчас засовы были отодвинуты. Он вышел на вымощенный двор. Сад за ним лежал, окутанный легким влажным туманом. Деревья, кустарники, пышное одеяло сорняков поникли под тяжестью воды. Когда-то он, чувствуя себя ответственным гражданином, мог бы даже обратиться в полицию для выявления того, кто разбил оконце в двери. Теперь же он стал безразличен и равнодушен.
Имоджин занимала все его мысли, но даже эти мысли не были больше страстными или постыдными. Генри должен дать ей еще пять минут, чтобы уехать, а затем он возвратится в «Оливу». Чтобы чем-нибудь заняться, он механически наклонился и начал тщательно подбирать осколки стекла, складывая их возле стены, где никто, даже взломщик, не мог бы наступить на них.
Он знал, что у него совсем было плохо с нервами, но, несомненно, это были шаги и звук затаенного дыхания.
Она вернулась! Но не следовало бы — ведь это больше, чем он может выдержать. Ее вздох был бы радостным, но все, что бы она ни сказала, могло означать только новое расставание. Арчери стиснул зубы, напряг мускулы рук, и, прежде чем спохватился, его пальцы стиснули осколки стекла. Кровь появилась раньше, чем боль. Он выпрямился, тупо вглядываясь в пустоту, и повернулся на стук каблуков.
Ее крик ударил ему в лицо:
— Дядя Берт! Дядя Берт! О господи!
И хотя у него все руки были в крови, он протянул их, и поврежденную тоже, чтобы подхватить падающую Элизабет Крайлинг.
— Вы должны зашить ее, — сказала она, — а то заработаете столбняк. У вас будет ужасный шрам.
Он более плотно обернул носовым платком рану и в шаге от девушки мрачно наблюдал за ней. Она быстро пришла в себя, только лицо все еще было бледным. Небольшой порыв ветра прорвался через запутанную массу зелени и окатил их душем холодных капель. Арчери вздрогнул.
— Что вы здесь делаете? — спросил он.
Лиз полулежала в кресле, которое он принес, с безвольно вытянутыми ногами. Генри заметил, какие тонкие у нее ноги, тонкие, как ноги жителя Востока, и чулки спустились на лодыжки.
— Я поссорилась с матерью, — сообщила она.
Он ждал, ничего не говоря. Мгновение Элизабет оставалась неподвижной, потом ее тело неожиданно подалось вперед, словно подкинутое стальной пружиной. Инстинктивно он слегка отшатнулся от нее, когда она резко приблизила к нему лицо, руки стиснуты в кулаки на животе. Губы начали шевелиться раньше, чем появился звук:
— О Христос!
Он сдержал свою неизбежную реакцию на поминание всуе Его имени.
— Я увидела вас всего в крови, — объясняла она, — а потом вы сказали то же, что и он: «Я порезался».
Крупная дрожь сотрясла ее тело, как будто кто-то невидимый схватил и тряхнул ее. Пораженный, он увидел, как Лиз обмякла, и услышал ее сухие, трезвые слова.
