Прогремел очередной фейерверк, но Оливия больше не смотрела на небо. Что-то в голосе Саймона заставило ее представить себе, как он сам читает своей дочке Лиане. Она хотела было спросить его об этом, но вовремя спохватилась «Воспоминания причиняют ему боль. Не береди его раны, Оливия Джонс».
– Да, конечно, – ответила она на вопрос. – И до сих пор читаю. Когда дочка была совсем маленькой, я читала ей книжки, которые не смогла прочесть в детстве. Просто не умела читать – и все. Когда же научилась, то эти сказки были мне уже не интересны. Поэтому я заново открывала их для себя вместе с Тесс. Наверное, из них я почерпнула для себя больше, чем моя дочь. Мне надо было научить ее различать буквы, и я бы вовек не узнала о ее беде, но я не стала с ней заниматься. Боялась неправильно научить. Мы часто перечитывали книжки, и понемногу Тесс стала прочитывать страницу за страницей. Мы установили очередность – одну страницу читаю я, другую – она. Я радовалась, что у меня такая способная дочка. Она и вправду способная, но мне было приятно, что она опережает в развитии своих сверстников. Обыкновенное родительское тщеславие, не так ли? Однажды мы читали нашу любимую книжку, и я случайно перелестнула две страницы сразу, но Тесс продолжала читать с той страницы, которую я пролистнула. И я поняла, что читать она так и не научилась, а просто выучила книжку наизусть. Но даже тогда мне и в голову не пришло, что это тревожный сигнал. Я радовалась, что у нее такая хорошая память.
Оливия провела рукой по волосам и улыбнулась:
– Вы получили слишком подробный ответ на свой вопрос.
В небе снова расцвел фейерверк, в доме Саймона было по-прежнему тихо. Очевидно, гостей там не было.
– Но я ведь сам вас об этом спросил, – сказал Саймон.
Бак протяжно мяукнул – его тень мелькнула в траве. На залив спустилась ночь. Оливия понимала, что ей придется возвращаться обратно в темноте, и чем скорее она повернет назад, тем лучше, но нельзя же вот так просто взять и уйти!
– Так это ваш дом? – спросила она. Интересно, как он выглядит внутри?
– С женой и дочерью я жил в другом доме. И сжег его, когда они погибли.
– Сожгли? Но зачем?
– Я построил его для них. Но они погибли.
– И ваш дом сгорел?
– Дотла.
– А деревья? Они так плотно обступают дом.
Послышался звук, похожий на сдавленный смех. Оливия никак не ожидала этого от Саймона. Он покачал головой. Бак снова мяукнул.
– Вы пытаетесь меня напугать? – спросила она.
– А мне это удалось?
– Не вполне.
– Вам все равно, что я могу быть жестоким?
Оливия вспомнила, как несколько часов назад кричала на Тесс у яхт-клуба. Как она была зла! Хорошо еще, что дело не дошло до рукоприкладства. Но горе Саймона не сравнить с ее минутным недовольством собственной дочерью.
– Не знаю, что бы со мной было, если бы я потеряла самых дорогих мне людей. Если нельзя уехать из этих мест, тогда лучше всего уничтожить любое напоминание о прошлом.
Он молчал. Его профиль четко вырисовывался на фоне светлой полоски океана, в котором отражались вспышки фейерверков. Но Саймон, казалось, вернулся в свой мир четырехлетней давности.
«Пора уходить», – подумала Оливия.
Но тут он заговорил, и в голосе его слышалась такая боль, что она не смогла уйти.
– Я не должен был этого делать. Я был вне себя от бессильной ярости. Мне надо было выплеснуть на что-нибудь свой гнев. И я стер с лица земли всякое упоминание о том времени, о нашем счастье в этом доме. Я сжег его – остались одни уголья.
– Как, ничего не осталось? Даже фотографий?
– У Карла есть фотоснимки. И у Натали. Они пытались передать их мне. Но прошло немало времени, прежде чем я смог смотреть на них. И до сих пор мне это нелегко. С одними воспоминаниями живется проще.
И в этом он прав. Саймон отгородился от внешнего мира воспоминаниями, как стеной, удерживая Оливию на расстоянии. Она была здесь, а он – вместе со своей погибшей женой и дочкой.
Хорошо, что он не видит ее сейчас в темноте. Как, должно быть, она смешна со своей короткой стрижкой, в промокшей от пота майке.
– Послушайте, если Тесс снова начнет приставать к вам с расспросами, прогоните ее.
– Не могу, это слишком грубо.
– Тогда скажите, что вы заняты, опрыскиваете виноград ядовитыми химикатами. Я постараюсь не пускать ее на плантацию, пока вы работаете. – Бак опять жалобно мяукнул. – Он не болен?
– Да нет, с ним все в порядке.
– А ничего, что он гуляет по лесу один?
– Он не робкого десятка.
– Но здесь полно других котов-забияк.
– Не думаю. Вы перестали гулять во дворе по утрам.
Оливия моментально ощетинилась:
– Но это ваш дом. Ваш виноградник. Вы здесь хозяин!
– А я думал, дело в другом.
Он посмотрел на нее, и в его голосе ей почудился вызов.
– В чем же? – отпарировала она.
– Вы сидите по утрам на подоконнике. О чем вы думаете?
– О том, как мне повезло, что я здесь живу.
– А еще?
– О чем же еще я могу думать?
Он промолчал, но Оливия поняла, что его не проведешь. Она невольно отступила.
– Если вы думаете, что меня волнует еще что-то, то мне нечего вам сказать. Мы уже как-то говорили, что между нами ничего не может быть. Ничего. – Она перевела дух. – А если бы даже я и мечтала о чем-то, то у меня просто нет времени на себя. С меня хватит Тесс – она сущее наказание. – Оливия зашагала к дорожке. – Я, прежде всего мать. Это не значит, что я ничего не чувствую. Я живой человек, я женщина. Но и только. Даже если бы меня влекло к вам, я бы тысячу раз подумала, прежде чем поддаться чувствам. Я же не мазохистка, в конце концов.
Она повернулась и побежала вниз по склону, пристально вглядываясь в ночную тьму, чтобы не сбиться с тропинки.
Но их разговор на этом не закончился. На следующее утро она, как обычно, устроилась на подоконнике в своей комнате. Спала она не больше пяти часов. Вчера вечером Тесс вернулась в половине одиннадцатого. Потом они часа два говорили о сострадании, об уважении к окружающим и материнских чувствах. Оливия заснула не сразу, а открыла глаза с первыми лучами рассвета.
Она решила, что раз сегодня Четвертое июля, то Саймон устроил себе выходной и сейчас спит.
Но он появился точно по расписанию. Первое отличие – в руке у него не было чашки с кофе. Оливия с любопытством следила за ним. Саймон, подбоченившись, смотрел в сторону виноградника. Она поняла – что-то не так.
