Сам не знаю, что на меня нашло, я оказался у нее за спиной, прижал к стене, плащ сорвался с плеч, руки мои, как голодные пауки, зашуршали складками юбки, звякнула ременная бляшка. Я ощутил жар тугих ягодиц, и все человеческое во мне умерло, осталась древняя сила, замурованная в гены миллиарды лет назад, когда предок микроб знал безошибочно, что делать с микробихой, даже если никто не учил.
Лаура вжалась щекой в забор, рычит утробно, как тигрица перед смертельной битвой, когти царапают плиты до черных борозд, но вырваться не пытается, слюна течет по стене, низкое рычание все выше и выше, наполняется сладостью.
Раб, таскающий тюки с яростками, украдкой заглянул внутрь, глаза его разбухли, как вареные, Лаура рявкнула, когти метнули из-за гнезда корсета стилет, любопытная морда исчезла.
Настал миг, и зарычал я, после чего иссяк, навалился на Лауру отяжелевшим мешком. Та зашипела, сбросила как разъяренная кошка, я откатился к дальней стене с легкостью мячика. Подол юбки рухнул к лодыжкам, Лаура подбирает плащ, хлыст, флягу, каждая вещь возвращается на место.
Чудо, что нашел силы застегнуть молнию, даже ремень. Под испанское бормотание, ворчливое, но довольное, проваливаюсь в небытие.
Наверное, умираю. Хорошо бы. Все лучше, чем на столе Гюнтера.
Глава 17
– Эй, Казанова, подъем.
Мягко, но настойчиво толкают в плечо. Лежу на спине. Состояние как с тяжелого похмелья. Хотя его не было никогда, не пью ничего крепче пива, но уверен, похмелоуин наступает именно так.
Веки расклеиваются с болезненным жжением. Перед глазами потолок. И улыбка Бориса.
– Смотри-ка, живой.
– Боря…
Голос мой как у простуженной вороны. В глотке огненная пустыня только что рванувшей Хиросимы.
– Боря, мне снилась жуть. Будто мы попали в логово каннибалов. Нас держали в тюрьме, потом отдали в рабство, и я вкалывал на ферме. А потом трахнул людоедку-надзирательницу… Прикинь!
Борис чешет в затылке, взгляд, задумчивый и чуть смущенный, в сторону.
– Видишь ли… Именно эта клыкастая сеньорита тебя сюда и приволокла.
– Что?!
Меня аж подбросило, но в следующий миг схватился за поясницу, губы в трубочку. Радикулит просто сказка по сравнению с тем, что испытало тело в этот момент. Кажись, я вчера подорвал бедный организм. Болит все. Даже совесть.
– Тише, тише, – Борис аккуратно укладывает обратно на циновку и сверток меха вместо подушки, – лежи, регенься.
– Выходит, – стону я, – мы в самом деле в логове каннибалов? Какой ужас…
– Поверь, бывают вещи страшнее.
– Например?
– Оказаться в брюхе каннибала.
– Но если первое правда, то второе – вопрос времени.
– Логично. Главное, временем грамотно распорядиться.
– И как?
– Не переживай. Мы над этим работаем.
– Кто «мы»?
– Скоро увидишь… О, к нам топает завтрак! Вот теперь, Владик, есть резон подняться.
Я кое-как повернул голову, за решеткой мелькают старые кости, скелет поставил железную миску на пол, костяшки ног пихнули, посуда скользнула между корнями нервода, кнутики хлестнули, оставив пару царапинок, но миска теперь на нашей половине, Борис вытягивает из зоны поражения.
Вслед за миской вкатилась пузатая бутыль. Скелет уходит, а я наконец-то, превозмогая боль, поднимаю туловище. Мы в той же камере, откуда нас забрали. Борис, как и я, голый по пояс, в синяках, ссадинах, бороздах, мускулатура явно выразительнее моей, хоть и я далеко не глист. Раны мои запеклись, почернели, но все равно жгут при любом движении, некоторые чуть треснули, в разломчиках блестят свежие алые пленки.
В миске – фрикадельки под соусом. Сглатываю. Надеюсь, не из человечины. Видимо, опасения написаны на лице, Борис похлопал по плечу.
– Не бойся, фарш крысиный. Гидрокрысиный, если точнее. А соус… Не знаю, но не из человечьей крови. Все человечье эти уроды берегут для себя. Между прочим, тебя вчерашний ужин дожидается. Ты же в отключке провалялся.
Борис тычет подбородком в угол камеры, там миска, внутри горка желтых горошин.
– Кукуруза? – спросил я.
– Вареные яйца плитожуков.
Я закашлял от одного лишь вмешательства в мысли сего сомнительного деликатеса.
– Питательная штука, – сказал Борис. – На вкус как орехи, только мягкие.
– Верю, – говорю сдавленно, – но я лучше фрикадельки. По фиг, что из человечины…
– Да не из человечины! Из гидрокрыс, на ферме разводят, должен был видеть!
– А ты-то знаешь откуда?
– Людоеды тоже не прочь поболтать, даже с потенциальным бифштексом.
Мы уселись вокруг миски по-турецки, фрикадельки исчезают одна за другой. Жаль, что без хлеба.
– А ты вчера был где? – спросил я с набитым ртом.
– На арене. Победил четырех рабов. И культиста. Все, кто ставил против меня, потеряли кучу денег и, как понимаешь, возненавидели. Впрочем, ставившие на меня, обогатились, так что баланс кармы в целом сохранился.
– Офигеть. И что, не проиграл ни разу?
– Если бы проиграл, с тобой бы щас не разговаривал. У тамошних чемпионов счетчик поражений равен нулю, ибо драка до смерти.
Челюсти от жевания отвлеклись, мозг занялся перевариванием инфы, гляжу на Бориса, на его невозмутимость, бодрый настрой.
– И ты вот так спокойно убивал? Ну ладно, хрен с ним, с культистом, туда ему и дорога, но рабы… Они такие же, как мы!
– Да как сказать… Видок у них был далеко не пацифистский. У трех из четырех минимум одна победа на арене. И во всех четырех битвах первыми нападали они. Выбор был как на войне: либо я, либо меня.
– Черт. Лучше уж на ферме…
– И не надейся, герой. О тебе уже слухи разлетелись. Мало того, что Хрящу рожу сломал, но это ладно, невелика птица… Но что Лауру прям на грядках осчастливил! Чувак, ты теперь хошь не хошь знаменитость.
Я скис.
– Серьезно?
– Знаешь, какая у Лауры репутация? К ней даже свои, людоеды из ранговитых, подкатывать боятся. Залезть к ней под юбку – это как ушатать Гюнтера. В общем, забудь о ферме. Сегодня тебя поведут на арену. И ладно бы только это…
Я похолодел.
– Что еще?
– Говорят, тобой заинтересовалась Клыкопатра.
Сглатываю.
– Мне уже дурно от одного имечка.
– Верховная жрица культа. На ней, как на Атланте, все религиозное небо этой системы. Ведет обряды в ритуальном зале, читает проповеди, воодушевляет… Символ. Но власти у нее мало, культом правит военачальник Харальд. Как бы подчиняется жрице, советник, но по факту вся военная мощь культа в его когтях. Говорит жрице, куда вести стадо, а та облекает его приказы в религиозные проповеди, мол, так угодно Арху. Но ладно, в нору политику. Главное, какое у Клыкопатры прозвище…
