— Ты что, заболела?
— Не знаю.
— Сколько времени ты уже так лежишь?
— Не знаю.
— Эмили, — говорит она; это не вопрос, не просьба, просто вздох. Усталый вздох, и на мгновение мне кажется, что я сама издала этот звук. Нет, это все-таки была Джесс, потому что она тут же берет себя в руки, а затем и меня тоже.
— Вставай, — говорит она и сдергивает с меня одеяло. Она безжалостна.
— Но у меня нет сил, Джесс. Ну, еще всего несколько минут. — Я хочу спать дальше, так, как я никогда раньше не спала, сном, который проникает глубоко в душу и который я бы вводила себе в вены, как наркотик, если бы это было возможно.
— Нет.
— Но…
— Вставай и иди под душ. — Она берет меня за запястья и усаживает. У меня кружится голова; я уже не помню, когда в последний раз находилась в вертикальном положении.
— Вперед, — говорит она и показывает мне дорогу в ванную, как будто я сама не знаю, как туда попасть.
— Ладно, — соглашаюсь я, потому что не в состоянии бороться с ней, хорошо помня также о ее ногтях, которыми она пользуется как оружием. Джесс следует в ванную за мной и включает воду.
— Боже мой, когда ты последний раз мылась под душем?
— Не знаю.
Я начинаю раздеваться, медленно, как в стриптизе. От моей спортивной куртки с капюшоном пахнет, как из спальни мальчика-подростка.
— А когда ты в последний раз ела?
— Не знаю. У меня есть хлеб. Много, — заявляю я. А затем, чтобы набрать несколько дополнительных баллов, добавляю: — Он чисто пшеничный. — Джесс выходит из ванной, оставив дверь открытой.
— Я сейчас уже иду, — кричу я, показывая, что я тоже здесь и хочу помочь ей спасти меня. Но Джесс не отвечает, потому что уже висит на телефоне.
— Две самые большие пиццы с пеперони, пожалуйста, — говорит она в трубку и диктует мой адрес. — И поторопитесь, — добавляет она. — Это срочно.
* * *
Примерно через час мы с ней уже сидим за кухонным столом. Я выясняю, что сегодня понедельник, что прошло больше недели с того дня, как я оставила работу. Также оказалось, что сейчас полпятого вечера, хотя я готова была поклясться, что за окном утро. На мне чистая одежда, которую Джесс нашла и принесла мне в ванную. Это белая футболка и мои любимые джинсы. Для начала я съедаю пять кусков пиццы, один за другим.
— Это очень близко к моему личному рекорду, — говорю я. — Помнишь, как я в колледже однажды съела семь? — Я пытаюсь привлечь Джесс на свою сторону, добиться ее поддержки с помощью наших общих счастливых воспоминаний. Заставить ее забыть, как я выглядела всего лишь шестьдесят минут назад. Я чувствую, как на меня медленно накатывает стыд за то, что кто-то стал свидетелем моей слабости.
— Да. Выпей еще воды, — говорит Джесс. Я склоняюсь над стаканом, который она ставит передо мной. Она вновь наливает, и я опять осушаю его.
— Спасибо. Прости. Я не специально тебе не перезванивала. — Я смотрю на нее, она смотрит на меня, потом отводит глаза в сторону. Похоже, она не может понять, как ей разговаривать с моим новым воплощением, обращаться ли ласково или дать под задницу хорошего пинка, которого я заслуживаю.
— Сейчас я уже в порядке. — Это чистая правда; я каким-то образом преодолела свое изнеможение. Я чувствую себя проснувшейся и живой. Интересно, не подсыпала ли мне Джесс чего-нибудь в пиццу.
— Вот. — Она протягивает мне листок бумаги с именем и адресом своего врача. — Тебе назначено на среду… Пока ты была под душем, — отвечает она, прежде чем я успеваю задать свой вопрос.
— Спасибо. — Я чувствую, что сейчас не в том положении, чтобы протестовать. Я еще не настолько дошла до ручки, чтобы не осознавать ненормальность происходящего.
— Я собиралась тебе позвонить. Я хочу сказать, я действительно очень устала и погрузилась в какую-то спячку. И я просто немного потеряла контроль над собой, понимаешь? — Джесс кивает, но не говорит ничего. Я знаю, что она меня понимает. У нее тоже однажды был роман с диваном, еще в колледже.
— У тебя все будет хорошо, Эм. Люди иногда расклеиваются. Нам нужно привести тебя в порядок, — говорит она. — Собственно, ты должна сделать это сама.
Она берет пустые коробки из-под пиццы и сует их в переполненный пакет для мусора. Я замечаю, что из него торчит капюшон моей куртки, но возражений у меня нет. Похоже, пришло ее время.
— Да, — отвечаю я, а в голове у меня эхом отдаются ее слова: «Люди иногда расклеиваются».
Мы с Джесс выходим на прогулку, чтобы глотнуть немного свежего воздуха, и оказывается, что на Манхэттене стоит один из тех живописных осенних дней, когда деревья уже стали желтыми и красными, но большинство листьев пока не опало. Они еще не готовы выстелить улицы, еще не готовы сдаться атакам зимы. Ярко сияет солнышко, и лучи его пробирают до дрожи, как и холодный осенний воздух. Взявшись за руки, мы медленно гуляем по Вест-Виллидж, а все остальные люди на городских улицах кажутся статистами в нашем шоу, подтанцовкой для двух солисток. Пока мы идем, говорит в основном Джесс; она показывает мне архитектурные детали особняков, мимо которых мы проходим, место, где продают ее любимые рогалики, ее химчистку и все углы, на которых она целовалась каким-либо примечательным образом, — все это я уже давно знаю, но рада услышать снова. Вон там, на углу Одиннадцатой улицы и Шестой авеню, прямо напротив Гринвичской школы, она целовалась со своим школьным приятелем, совсем по-взрослому, но всего один раз, перед тем как он на ком-то там женился. Заканчивается перемена в школе, и дети возбужденно носятся на игровой площадке, игнорируя попытки учителя загнать их назад в классы.
* * *
Проснувшись на следующее утро, я прямиком направляюсь в душ. Я и близко не подхожу к своему дивану и к телевизору, который сейчас отключен от розетки и стоит, развернутый экраном к стене. Я решила, что нам стоит немного отдохнуть друг от друга. Я брею ноги, подщипываю пинцетом брови, надеваю чистую одежду прямо из сушки, наношу даже чуть-чуть тонального крема на лицо, потому что, хоть я последнюю неделю ничем не занималась, а только спала, выглядит оно изможденным. Поскольку пришло время вновь принять облик деятельного человеческого существа, следовало хотя бы немного на таковое походить.
Когда я выхожу из дома, бабник Роберт свистит, долго и протяжно. Возможно, швейцару этого делать и не подобает, но я ценю его комплимент.
— Не знаю, куда вы идете, — говорит Роберт, — но вы всех там точно сразите наповал.
— Спасибо, — говорю я и решаю, что мне лучше умолчать о том, что я направляюсь в отделение «постоянного ухода» дома престарелых в Ривердейле. То есть в единственное место, где это возможно в прямом смысле слова.
ГЛАВА 21
— Я не позволю им совать мне в задницу свои калейдоскопы. Не собираюсь этого делать, — говорит дедушка Джек, вручая мне письмо от врача. Я точно не знаю, от какого именно врача, потому что дедушка Джек совсем недавно был на комплексном медицинском обследовании. После нашего совместного похода к невропатологу на позапрошлой неделе он еще побывал у психиатра, кардиолога, терапевта, уролога, гастроэнтеролога, а теперь вот, выходит, ему нужно еще и к проктологу. Он бросает мне эту бумагу, как капризный ребенок, хотя сегодня он полностью в здравом рассудке. Почти можно поверить в то, что все в порядке, когда он ведет себя так и выглядит в точности как наш старый дедушка Джек, если мы не сидим в очередной дурацкой комнате ожидания. Мне хочется взъерошить его седые волосы и ущипнуть за ввалившуюся щеку, но я знаю, что от этого он будет злиться еще больше.
