– Нету больше Снегиря, и блатной бригады больше нету.
– Дела… – присвистнул водитель и, подумав, добавил: – Свято место пусто не бывает, быстро Берензон себе еще говна наберет.
– Наверное, – кивнул седой зэк. – Вот меня уже набрал.
– Выходит, ты теперь бригадир новый, – рассмеялся водитель. – Будем знакомы, меня Миша зовут.
Грузовик проехал мимо шлагбаума, шофер бросил дежурному вохру, что везет Зимонина от Берензона.
– Не очень строго здесь на выходе.
– Не для всех, – крутанул руль Миша. – Я на Берензона часто работаю, примелькался. Только не просил я о такой чести, лучше б подальше отсюда быть.
– Запишись на фронт, – сказал седой, и водитель посмотрел на него так, будто зэк прочел его мысли.
Мелькнул фонарь станции; вчерашняя разгрузка казалась далеким прошлым. Машина перевалилась через рельсы и скользнула дальше в снегопад, к невидимому зданию с трубой под названием ТЭЦ.
– Тащи его, я тебя здесь подожду. Чего так смотришь? – улыбнулся Миша. – Довезу тебя до барака, если сбежишь, с кого, думаешь, спросят?
– Как же я сбегу, если я теперь самый блатной лагерник после Берензона, – сдавленно проговорил седой зэк, взваливая Зимонина на плечо.
Инженер совсем обмяк и даже не пытался передвигать ногами. Седой постучал ногой в дверь, и на пороге возник мальчик в форме вохра. Он испуганно глядел то на седого зэка, то на безжизненное тело инженера.
– Извините, гражданин начальник, у меня приказ довести главного инженера первого района до кровати.
– Это туда, наверх, – открыв дверь, указал паренек. – Помочь, наверное?
– Было бы кстати, гражданин начальник.
Вдвоем они пронесли Зимонина по лестнице и оказались в небольшом душном кабинете, где горела настольная лампа.
– Ведро бы ему, гражданин начальник, скорее всего, блевать будет.
Вохр быстро побежал куда-то вниз, а зэк стащил с Зимонина грязный тулуп, шапку, сапоги и без колебаний положил себе в фуфайку выпавшие перчатки инженера. Потом, уложив Зимонина на диване, вышел из кабинета.
– Свет ему выключите и, пожалуйста, гражданин начальник, откройте ему окна, а то у него голова завтра треснет.
– Уложил? – спросил Миша, куривший в кабине, ожидая седого зэка. Дворники стряхивали и стряхивали снег с лобового стекла. – Прямо до барака тебя довезу, нам теперь часто придется работать. Берензон любит ночами людей по делам погонять.
– А ты про проверяющего из Москвы что-нибудь слышал?
– Не-е-е, его Сережа, племянник Чернецова, на «ГАЗ-61» возит.
– Я с Сережей тоже сегодня прокатился, тот еще гаденыш.
– Это точно, – подтвердил водитель. – Здесь вообще хороших людей немного – то ли место такое, то ли приезжают такими. Вот Александр Константинович нормальный мужик был, только сгноят его.
– А погибших начальников снабжения ты знал?
– Опарина с Чащиным? А как же. Семен Васильевич себе на уме был мужик, воровал у себя в снабжении по-черному, а Ленька ничего так, он за Зоей Чернецовой ухаживал.
– И много кто за ней еще ухаживал?
– Зимонин наш, – с грустным вздохом ответил Миша. – Говорят, еще Серов из политотдела на нее глаз положил.
– Веришь, что Опарин с Чащиным разбились?
– А что, могли, – подумав, ответил водитель. – Дороги здесь говно, а осенью такая распутица была – я около столовой начальской однажды задними колесами увяз. Все, приехали, вот твой дом родной.
– Спасибо, угостись папиросами на дорогу.
Зэк отдал удивленному водителю пачку Снегиря и спрыгнул на снег.
На посту у барака топтался одинокий вохр. Ни трупов, ни отравившихся вокруг не было. Дверь была открыта, из нее вышел крестьянин из шестьдесят третьей палатки и, обойдя здание, выплеснул таз грязной воды в выгребную яму. Бывшие соседи заканчивали уборку; смыли рвоту и кровь, но запах смешался с хлоркой и никуда не пропал.
– Вот ты куда запропастился, Дед, – без радости встретил его зэк-крестьянин, выжимая мокрую тряпку. – Быстро ты поднялся.
– А где Здоровяк?
– Помер, не дали ему отгула в медчасти, весь день щебень лопатой кидал, так с лопатой и помер. И мы за ним отправимся, если нас так каждую ночь после побудок отправлять будут.
Заключенные шестьдесят третьей палатки закончили уборку и поплелись на выход. Вместе с ними ушел вохр. Седой остался в бараке один. Он взял свое белье, чтобы перенести на нары подальше, к дальней стене, где блевали меньше, и тут вошел Маляр.
– Думал, до утра показания давать буду, – прокряхтел старик и, завалившись на нары, достал откуда-то бритву и бросил ее на кровать рядом с седым. – За нас двоих отдувался. Туши лампу, Дед, доспим, что осталось. Ну и ночка, мать ее ети.
Седой зэк постелил себе сверху, лег, не раздеваясь, и закурил, чтобы как-то прогнать вонь.
– Пришли врачи, – где-то в темноте негромко рассказывал Маляр. – Посмотрели, велели трупы и остальных в один грузовик грузить. Вот и нет нашей артели…
Седой зэк промолчал и закрыл глаза, радуясь хотя бы тому, что сегодняшняя ночь закончилась. И снова ошибся. Дверь барака распахнулась, и внутрь зашел темный силуэт.
– Где все? Я к вам ночь пересидеть? – глухо спросил незнакомец.
– На кладбище. Иди в другом месте сидеть, – отозвался с другого конца седой зэк.
– Ты на кого, шавка, рот раскрываешь? – Силуэт отвел руку. С плеча его черного ватника посыпался снег, и в полутьме барака замерцала белая полоска лезвия.
Седой спрыгнул на пол уже с бритвой в руках.
– Мужики, вы чего? Вить, ты чего? Дед, не надо! – затараторил Маляр.
Они на него не реагировали, медленно сближаясь. Витя сделал широкий замах, лезвие со свистом рассекло воздух в том месте, где только что было лицо Деда. Седой зэк за мгновение до этого упал на пол и полоснул противника по левой ноге. Плотные штаны не дали добраться до сухожилий, но пореза хватило, чтобы Витя упал. Дед тут же оказался сверху и приставил бритву к шее противника.
– В следующий раз умрешь. Пошел на хер из моего барака.
Витя тяжело поднялся, спрятал свое лезвие в карман, прихрамывая, попятился к двери и исчез.
– Только кровь смыли, – глядя на дорожку черных капель на полу, посетовал седой.
– Зря ты так, Дед, это ж Витя – палач Чернецова.
– Ничего он никому не расскажет.
– Да зачем ему рассказывать, он и сам может…
– Что он может, ты только что видел. Все, Маляр, я спать, разбуди к завтраку, – велел седой зэк и вернулся к себе на нары, но сон его был очень чуток.
Внутренний подъем сработал безотказно. Седой зэк мог спать и дальше, наверстывая потраченные на ночные разъезды часы, но запах, стоявший в бараке, за несколько часов будто сгустился. Легкие требовали чистого воздуха. Седой тяжело поднялся, из рукава выпала бритва и скользнула под подушку. Спустившись с нар, он побрел к двери, на ходу отметив, что Маляр глухо стонет во сне, зарывшись в одеяло.
