— Наверное, нам будет удобнее на диване.
И, как это бывает с человеческими страхами, с воображаемыми чудовищами, прячущимися за дверью, ее чудовища сделались почти безобидными, когда она рискнула открыть дверь и взглянуть им в лицо. Рук был готов слушать ее, не перебивал, не осуждал, не обижался и даже не острил, и это помогло ей рассказать историю ее знакомства с Доном. Когда Никки призналась, что прекратила интимные отношения с Доном после встречи с Руком прошлым летом, он просто кивнул. У него даже хватило такта не спрашивать ее, не спала ли она с Доном вчера вечером. Когда она закончила, он произнес лишь одну фразу, и ей показалось, что лучше он ничего не мог бы придумать:
— Должно быть, это был для тебя полный кошмар — перенести все это в одиночку.
Слезы выступили у Никки на глазах, она бросилась в его объятия, содрогаясь от рыданий, и наконец позволила себе не сдерживать перед ним эмоций. Эти рыдания поднялись со дна души, куда она долго не осмеливалась заглядывать; их вызвали не только потрясения последних двадцати четырех часов, но и годы борьбы с болью потери, гневом, злобой, раздражением, одиночеством и страхом. Рук обнял ее, прижал к груди; казалось, он понимал, что она черпала силы в его молчании и тепле, что его объятия означают для нее надежду и поддержку среди катастроф и несчастий.
Прошло некоторое время, Никки немного успокоилась, отпустила Рука, и они посмотрели друг на друга; взгляды лучше слов говорили о доверии и неразрывной связи, существовавшей между ними. Они поцеловались и снова отстранились, улыбаясь, глядя друг другу в глаза. Они никогда не объявляли себя «женихом и невестой», никогда не говорили друг другу слов любви. И этот момент, когда между ними возникло это новое доверие, когда они поднялись на новую ступень, был самым подходящим для признания в любви. Но ни она, ни он не могли бы сказать, что мелькнуло в голове у другого в эту мимолетную секунду. Момент для самых важных слов наступил и миновал, и их пришлось отложить на другой день, если не навсегда.
Никки поднялась и вышла в ванную, чтобы смочить холодной водой распухшие глаза. Когда она вернулась, Рук помог ей расстелить в прихожей новый ковер. Журналист встал на завернувшийся конец ковра, чтобы распрямить его, обвел взглядом помещение и заметил:
— Похоже, здесь недавно наводили порядок.
— «Ах ты, проклятое пятно! Ну когда же ты сойдешь?»[69]— воскликнула Никки. — Управляющий сегодня поставил новую дверь, залепил дыры штукатуркой. Завтра будет красить стены. Скоро здесь все станет совсем как раньше.
— Как будто ничего не произошло.
— Но это произошло. И нам придется с этим жить.
Рук помрачнел.
— Я целый день думал о том, что все могло быть еще хуже. Он мог бы выстрелить в тебя…
— Я знаю.
— Или еще хуже — в меня.
— Еще хуже?
— Хуже для тебя. Когда меня не станет, некому будет дразнить тебя, дергать за косички и вертеть перед тобой задом, который принес бы мне золотые горы в стриптиз-клубе, — и Рук действительно сплясал на ковре нелепый танец, вращая симпатичной пятой точкой.
Закончил он танец восклицанием «Динь-динь!», и Никки рассмеялась. Да, этого у Рука не отнимешь — он способен развеселить девушку даже тогда, когда нет совершенно никаких поводов для веселья.
Оба были голодны, но им не хотелось заказывать ужин с доставкой на дом и сидеть в квартире, где совсем недавно произошло убийство. Неподалеку, в Гринвич-Виллидж, находился ресторан «Грифу», который работал допоздна и где всегда были места, и они отправились на 9-ю улицу. Хит сунула в карман «беретту» и запасную обойму с патронами 25-го калибра.
В этот поздний час они могли выбирать места в любом из четырех залов бывшего пансиона, о котором некий блогер совершенно верно заметил, что помещение излучает «подземный шик». Рук выбрал библиотеку, потому что там было тише всего, а вид полок с книгами успокаивал. Отпив глоток «Манхэттена», он оглядел помещение, где в свое время часто бывали Эдгар Аллан По, Марк Твен и Эдна Сент-Винсент Миллей,[70]и подумал: неужели однажды настанет день, когда рестораны будут декорировать электронными книгами «Kindle» и «Nook».
Никки заказала фруктовый салат, а он — жареного осьминога, и пока они ели, Рук заметил:
— Я тут подумал насчет твоего вынужденного отпуска. Тебе не приходила в голову мысль поиграть мускулами?
— Ты имеешь в виду — хорошенько наподдать Уолли Айронсу? — переспросила Хит. — Откровенно говоря, приходила. Но только в качестве фантазии.
— Я не в этом смысле. Я говорю о политике. Штаб-квартира — это сила. Во-первых, именно благодаря большим шишкам я год назад попал к тебе в отдел. Тебе нужно звякнуть этой крысе в штаб-квартиру. Как же его?..
— Заку Хамнеру? Забудь об этом.
— Чтобы использовать его влияние, не обязательно его любить. Он просто создан для таких делишек. Ты же сама говорила мне, что парень занимается онанизмом, глядя на фото Рама Эмануэля.[71]
— Я ничего такого не говорила.
— Ой. Вот как тайное становится явным. Ты случайно не знаешь хорошего психоаналитика?
— Я ни за что не буду звонить «Хаммеру», — Никки покачала головой, обращаясь не столько к Руку, сколько к себе самой. — Я отказалась от звания лейтенанта только потому, что пришлось заглянуть в выгребную яму, где он копошится.
— А тебе не приходило в голову, что если бы ты согласилась, то сидела бы сейчас на месте капитана Уолли?
— Разумеется, приходило, но ответ по-прежнему — нет. Это не стоит унижений, на которые мне пришлось бы пойти. И поверь, Зак Хамнер рано или поздно обязательно напомнит мне об одолжении. Нет, — повторила она. — Ни за что.
— Понятно, — отозвался Рук. — Тогда у меня есть альтернатива.
— Надо было мне треснуть тебя по лбу этим ковром.
— Сначала выслушай. Я тебя знаю и понимаю, как ты ненавидишь бездействие, но, поскольку с этим уже ничего не поделаешь, тебе нужно расслабиться.
— Мы не поедем на Мауи.
— Нет, я говорю о том, чтобы продолжать работать. Вместе, конечно. Брось, неужели, по-твоему, я могу предложить тебе расслабляться на Гавайях? Мы едем в другое место.
Никки отложила вилку.
— Едем? Мы?.. Куда?
