– Здесь все рушится! – крикнул он этим двоим. – Надо уносить принцессу!
Мистраль поднял меня на руки и пронес через нагромождение костей. За воротами виднелась уже спальня Шолто и встревоженное лицо Генри. Проем, напоминавший зев пещеры, сильно сузился. Я почти видела, как нарастает и соединяется камень стен, словно течет. Это было как смотреть на раскрытие цветка – не уследишь.
Мистраль пронес меня сквозь проем, и мы снова оказались в красно-пурпурной спальне Шолто. Генри нам поклонился и снова повернулся к проему – глядеть на короля. Отверстие все сокращалось, а эти двое будто никуда не спешили. Что это, соревнование самолюбий? Все, что я понимала – это что после всех событий мои нервы не выдержат зрелище их неторопливого шествия к исчезающему на глазах отверстию.
Я крикнула:
– Я с ума сойду, если вы там застрянете навеки. Мы сегодня уезжаем в Лос-Анджелес!
Они переглянулись и пустились рысцой. В другой обстановке я бы, наверное, получила удовольствие, глядя, как они бегут ко мне нагишом, но стена закрывалась, а я была почти уверена, что снова открыть отверстие не смогу. Кое-кто из сидхе обладал рукой власти, которая могла взорвать камни, но ни Шолто, ни Дойл в их число не входили.
– Быстрей! – крикнула я.
Дойл перешел на бег, метнувшись вперед, будто черный гладкий зверь, созданный для бега. Мне не часто доводилось видеть его со стороны, он всегда был рядом со мной. А сейчас я получила напоминание, что когда его не сдерживает моя человеческая скорость, он умеет двигаться по-настоящему. Как ветер, как дождь, как стихия, намного превосходящая живую плоть. А я в этот миг смотрела на него и восторженно думала, что вся эта мощь любит меня. Я все-таки плачевно близка к человеку.
Бледной тенью летел за ним по пятам Шолто. Какие-то секунды у меня перед глазами стоял Холод – это он должен был бежать рядом с Дойлом. Мои свет и тьма, мои мужчины. Шолто красив и двигается хорошо, но с Дойлом ему не сравняться. Он чуть-чуть позади, чуть уступает, чуть более... человек.
Мистраль сказал вдруг:
– Попроси стену не закрываться.
– Что? – Я чуть не вздрогнула, внезапно вернувшись в реальность – где я стояла в его объятиях в спальне Шолто.
Он усадил меня на пол.
– Перестань таращиться на Дойла, будто влюбленная девчонка, и попроси стену не закрываться.
Неизвестно было, послушается ли меня ситхен слуа, но я ничего не теряла.
– Стена, не закрывайся, пожалуйста.
Стена как будто помедлила, раздумывая, не подчиниться ли, но продолжила смыкаться. Чуть медленней, но неумолимо.
Дойл нырнул в проем, проделал изумительный кувырок на ковре, и оказался на ногах – вихрем черных волос и блестящих мускулов. Шолто нырнул следом, но приземлился на ковер ничком, бездыханной лужей светлых волос. Дойл тоже дышал тяжело, но вполне был готов взяться за оружие и защищаться. Шолто, похоже, был счастлив полежать немного на ковре.
– Тропа становилась длинней под нашими ногами? – с трудом выговорил он.
Дойл кивнул:
– Да.
– Но почему? – спросила я.
Шолто поднялся на ноги и посмотрел на потолок своей спальни. Я тоже глянула вверх, но ничего, кроме каменного потолка, не увидела.
– Что-то здесь не то.
Шолто подошел к шкафу на другой стороне спальни и вытащил себе халат. Белый с золотом, совершенно не в тон обстановке, зато идеально в тон глазам и коже Шолто. Царь показался вдруг абсолютным Благим сидхе – если б не каприз генетики, снабдивший его щупальцами, он превосходно вписался бы в круг Неблагой знати. В далеком прошлом и Благой двор рад был бы его заполучить. Но Шолто, как и я, не мог скрыть смешанное происхождение. Ни одна иллюзия не могла сделать нас такими, как они.
Дойл огляделся по сторонам. Он тоже что-то заметил? Что же я не могла ощутить?
– Что здесь?
– Магия. Магия слуа, но не моя, – сказал Шолто и шагнул к двери.
– Мой царь, – сказал Генри. Мы все повернулись к нему. Не то чтобы я забыла, что он здесь... Хотя в каком-то смысле забыла, наверное. – Мой царь, вы провели в очарованном сне несколько дней. Многие боялись, что сон затянется на века.
– Как у Спящей красавицы? – спросила я.
Генри кивнул. Его красивое лицо выражало живейшую тревогу, а я ведь знала его совсем недавно, чтобы так хорошо читать эмоции.
– Сюда приходили, видели сад – он слишком Благой, мой повелитель. Более того, никто из нас не мог войти в его ворота или преодолеть изгородь. Они удерживали нас и защищали вас от всех, кто бы ни подошел.
– Что случилось, пока мы спали, Генри? – Шолто шагнул к нему и взял за плечо.
– Мой повелитель, Благие встали лагерем у нашего холма. Они потребовали переговоров, а мы не могли направить к ним царя. Вы знаете закон – без правителя мы не можем оставаться свободным народом. Нас поглотил бы Неблагой двор, но еще до того нам пришлось бы улаживать дела с Благими, не имея царя.
– И вы избрали нового царя, – сказал Шолто.
– Только наместника.
– Но царская власть оказалась разделена, и тот, кто частично ею завладел, не хотел, чтобы мы – точнее, я – вернулись из-за стены.
– А почему пришли сюда Благие? – спросил Дойл.
Генри посмотрел на Шолто, тот кивнул.
– Они утверждают, что слуа похитили принцессу Мередит и удерживают против ее воли.
– Я принцесса не их двора. С какой стати они решили меня спасать?
– Им нужны и вы, и чаша. Они утверждают, что похищено и то, и другое, – объяснил Генри.
А, вот в чем дело.
– Им нужна моя магия, а не я. Но по какому праву они осаждают холм слуа?
– По праву родства. Ваша мать требует вернуть ей любимую дочь и внуков, которых она носит.
Генри явно чувствовал неловкость.
– Один из детей, которых я ношу, – собственный ребенок Шолто. Права отца превосходят права бабушки.
– Благие заявляют, что это дети короля Тараниса.
Шолто пошел к двери.
– Ждите здесь. Прежде чем нам придется сражаться с безумием Благих, я должен поговорить со своим народом.
– Ты не хотел бы надеть что-нибудь другое, Шолто? – крикнула я ему вслед.
Он остановился и повернулся ко мне, не понимая.
– Зачем?
– Ты в этом халате слишком похож на Благого, а твой народ пугает мысль, что мы с тобой вдвоем превратим их из черных и ужасных слуа в воздушные и красивые создания света.
Он как будто хотел поспорить, но передумал и вернулся к шкафу. Вытащил черные штаны и сапоги, не заморачиваясь рубашкой. И тут же, всколыхнув перед ним воздух, ожили щупальца.
