Когда же я умолк, а за мной умолк и Фарух, халиф задумался. Медленно уложил в футляр золотую байзу и сказал:
– Вы выполнили наше повеление. Вы привезли нашему величеству нечто более ценное, чем новое знание. А теперь мы будем думать о том, что вы рассказали. Тебе же, Фарух, по прошествии месяца после свадьбы (ибо я предвижу скорую свадьбу), я повелеваю каждый день приглашать в дом писца и записывать новый рассказ твоей жены.
Халиф отвернулся в окну, а мы, низко поклонившись, вышли в сад.
«Вот так, Синдбад, – прозвучал слышный только мне голос визиря, – наш халиф мудр и видит правду».
«А ты, визирь, – какая правда открылась тебе?»
«Меня ждет новое странствие, Мореход. Но к вам я не вернусь. Отшельники и отшельницы обители Чиао решили отправиться туда, где, они надеются, их знания будут нужнее, чем на древней земле Атлантиды, забывшей радость познания. Вскоре нам откроется новая земля, где живут удивительные краснокожие люди и где мы выстроим прекрасный город мудрости, что будет террасами возвышаться над миром и славить Аллаха всемилостивейшего, что дарует жаждущим возможность познания. Меня же ждет горькая и гордая судьба. По словам Софии, мне предстоит стать великим властителем и увидеть закат народа, что примет нас, носителей древнего знания. София же будет моей душой и моим сердцем».
«Значит, у нас впереди еще много бесед. Счастья тебе, визирь. Не забывай нас, жителей Багдада, обители правоверных».
С легкой душой, не беспокоящийся более о своих друзьях, спешил я к дому, где ждала меня прекраснейшая из дочерей человеческих и самые лучшие дети из детей всего мира.
Но оказалось, что мое шестое путешествие богаче сюрпризами, чем я ожидал. Еще одна радость ждала меня на пороге дома. Третий ребенок, маленький Сулейман, который родился через полгода после того, как мы отправились в странствие. Мудрая жена мне не говорила о том, что я вскоре стану отцом, – уже тогда она предчувствовала мой отъезд. Но теперь Аллах вознаградил меня куда более щедро, чем я смел надеяться.
Вот так закончилось мое шестое путешествие. В нем было все: и потеря надежды, и ее обретение. Горечь утраты и радости любви.
* * *
Мореход умолк. Молчали гости, обдумывая честный рассказ хозяина. Синдбад-ученик исписал весь огромный пергамент и еще один (радуясь в душе, что захватил и его с собой). Смолкли даже звуки короля музыкальных инструментов – уда, что поет подобно голосу ребенка.
– Возблагодарим же Аллаха всемилостивейшего за те дары и знания, что посылает он нам в великой мудрости своей. Простимся на сегодня. А завтра, если судьбе будет угодно, я расскажу о седьмом путешествии. Ибо оно стало последним странствием и суровым испытанием.
Синдбад Мореход повелел дать ученику сто мискалей, как всегда.
– Завтра ты придешь ко мне, ученик, с новым пергаментом, черными, чернее ночи чернилами, и запишешь всю историю седьмого путешествия. И, если позволит Аллах, день этот станет последним днем твоего ученичества.
Простимся же и возблагодарим Аллаха всемилостивейшего за дары и благосклонность.
Ученик, поклонившись, ушел. А Мореход наконец смог обратить взоры к той, что всегда была рядом с ним и каждый день дарила счастье любви.
Макама седьмая
Седьмой день ученичества начался для Синдбада-носильщика с пронзительного крика: «Спите, жители Багдада! В Багдаде все спокойно!» Рассвет только занимался, и ночная стража обходила город.
До встречи с Мореходом было еще много времени, но ученику не спалось. На свободном клочке пергамента, где записывал он историю шестого странствия, Синдбад набросал стихотворные строки, которые приснились ему этой ночью. Перечитав еще раз то, что получилось, ученик подумал: «Мы не знаем завтрашней судьбы, а потому не стоит и печалиться. Ведь день может нам принести и горе и радость, и счастье и потерю… Да воссияет над нами мудрость Аллаха, который дарует новый день и заполняет его заботами сообразно нашим силам!»
Словно камень упал с души ученика. Он уснул и видел во сне чудовищ и красавиц, моря и горы. А проснувшись, решил, что, окончив ученичество, наймется писцом на корабль купцов, чтобы своими глазами увидеть мир, а не довольствоваться только рассказами.
В тот час, когда жар Солнца сменил ласку Луны, во двор Синдбада-Морехода ступил его ученик. Огромный пергамент и чернила были при нем. Была при нем и уверенность, что именно в этот вечер найдет он ответ на свои вопросы и поймет, как сделать шаг в тот мир, о котором столько слышал от Морехода. Нежное пение струн, дружеские голоса – все это стало привычным. Как и прекрасный рассказчик, радушный хозяин дома Синдбад-Мореход.
Гости утолили голод, новые кувшины с необыкновенными винами появились на богато инкрустированных столиках. Ученик расположился в уютном углу возле яркой лампы. Хозяин дома поудобнее расположился на подушках и начал…
…Рассказ о седьмом путешествии
Итак, братья, я вернулся в Багдад к жене, детям и повседневным заботам. Дни превращались в месяцы, те слагались в годы. На исходе второго года город облетела удивительная весть: наш халиф покинул пределы дворца и шествует по городу! Удивлению нашему не было предела. Даже водоносы, люди неутомимые, но лишенные воображения, в изумлении останавливались, чтобы насладиться небывалым зрелищем.
Халиф открывал для себя свой город.
Моя премудрая жена заметила:
– Халиф начал путь у своего дома… А закончит его у дверей нашего. В этот раз я не могу сказать, отправишься ли ты в странствие, но знаю одно: если суждено тебе путешествие – оно будет последним. Более халиф не станет требовать твоей службы.
Жена меня утешила, но и заставила задуматься. Годы брали свое, и теперь мне уже хотелось радоваться жизни и наблюдать, как взрослеют дети, а не открывать для халифа новые загадки.
Моя прекрасная и мудрая Лейла, конечно, оказалась права. Музыка приближалась. Закричали глашатаи. Ворота распахнулись… И вошел халиф. Я знал, что Гарун-аль-Рашид мой сверстник. В его покоях он всегда казался мне человеком пожилым, согбенным заботами и томимым неясной жаждой. Сейчас же, при ясном свете дня, я увидел, что в самом деле он совсем не стар – на щеках его играл слабый румянец, обычно полуприкрытые глаза сверкали, как темные алмазы, руки, перебиравшие четки, были молоды и сильны.
– Мир дому сему! Да хранит Аллах его обитателей!
– Мир и тебе, повелитель правоверных!
Я поклонился и жестом пригласил халифа в увитую виноградом беседку. (Замечу, что за те несколько мгновений, что мы раскланивались и приветствовали друг друга, в беседке появились яства и питье, – похоже, моя жена все-таки джинния…)
– Присядем же в тени и насладимся яствами и беседой.
Халиф пригубил чашу. Глаза его с интересом рассматривали все вокруг. Конечно, мой дом был не самым бедным, но все же разительно отличался от покоев Гаруна-аль-Рашида. Я молчал, ожидая, когда владыка изволит заговорить.
