в Ирокезских войнах. Став позднее одним из наиболее известных людей в Монреале, Ле Муан получил от короля дворянство. Ко времени своей смерти в 1685 г. сын владельца постоялого двора именовался Шарлем Ле Муаном, сьёром де Лонгёй и Шатоге; он оставил состояние и несколько сеньорий в наследство своим четырнадцати отпрыскам, часть из которых позднее достигла еще более выдающихся успехов. Аналогичных достижений добивались и другие колонисты незнатного происхождения, прославившиеся в Ирокезских войнах или в коммерции, а приобретение сеньорий для этих людей было лишь одним из признаков своего успеха. Немногие сеньоры начинали и заканчивали свою жизнь простолюдинами. Но их земельные владения были небольшими, и с годами их число сокращалось. В целом земельная собственность, власть и социальное положение были тесно взаимосвязаны.
Теоретически сеньор был не просто собственником земли, но и правителем проживавших на ней людей. Как человек военный, он должен был организовывать оборону территории своей сеньории и руководить этой обороной. Ему следовало быть покровителем местной приходской церкви, которую, вполне возможно, он и построил. В качестве владельца земель, строителя мельницы и самого богатого человека в округе сеньор должен был являться хозяйственной властью сообщества. Внушительный господский дом сеньора должен был отражать и подтверждать социальный статус хозяина как начальника над своими людьми, помещика, вокруг которого вращалась вся жизнь в сеньории. Позднее историки, изучавшие Новую Францию, считали, что именно этот образ реально соответствовал сеньориальному режиму. И вне зависимости от конкретной оценки этого режима — как человеколюбивого, патерналистского и открытого к сотрудничеству либо как архаичного, подавляющего и угнетающего население — он воспринимался исследователями как столп всей социальной системы феодальной Новой Франции.
Пристальное изучение реального функционирования сеньориальной системы опровергло эту точку зрения. Во всяком случае, во времена, наступившие после смерти Робера Жиффара, сеньоры уяснили, что с фермеров, работающих в основном для того, чтобы прокормить свои семьи, много ренты не соберешь, поэтому они перестали заниматься привлечением цензитариев. Сеньоры не превращали свои владения в единые хозяйственные сообщества, редко проживали в сеньориях и главным образом извлекали из них скромные доходы. Фермеры-держатели часто переходили от одного сеньора к другому и проявляли мало уважения или привязанности к тем, кого они должны были рассматривать в качестве господ. Во многих отношениях типичная ферма Новой Франции и окружающие ее сельские пейзажи выглядели бы точно так же, даже если бы здесь никогда не существовало сеньориального режима.
Тем не менее основная суть этой системы — право собственности сеньоров на землю — делала сеньориальный режим важным не в качестве социальной системы, а из-за того финансового бремени, которое ложилось на плечи фермеров-арендаторов. В первые годы существования Новой Франции, когда население было малочисленным и держателей не хватало, сеньоры не могли много заработать на рентных платежах и не обращали на свои поместья особого внимания. Однако они все равно требовали выплаты ренты и исполнения других повинностей, ожидая, что с ростом населения их доходы возрастут. Доходы сеньорий редко существенно обогащали получавшие их монашеские ордена или аристократов-военных, но, несомненно, делали абитанов беднее. В Монреальской сеньории, принадлежавшей ордену сульпицианцев, от 10 до 14 % годового дохода от ферм выплачивалось держателями своим землевладельцам. В низовьях реки Ришельё большинство держателей отдавало своим сеньорам половину и более полученной прибыли. Лишь малая толика этих денег возвращалась назад. Собранные деньги отправлялись во Францию в монашеские ордена или оказывались в местных городах, поддерживая там аристократический образ жизни сеньоров. Сеньоры могли находиться вдалеке от своих владений и не участвовать в их деятельности, но это не означало, что абитаны становились независимыми. Они были обязаны выплачивать не только ренту, но и церковную десятину, т. е. ¹⁄₂₆ часть всего урожая, на содержание приходского священника, служить в милиции (местном ополчении) и нести повинности в пользу Короны, работая бесплатно на строительстве дорог, фортификационных сооружений и на иных общественных работах[131].
Фронтир и торговля пушниной
Когда Людовик XIV взял свои североамериканские владения под прямое королевское управление, торговля пушниной столь же остро нуждалась в восстановлении, как колония в долине реки Св. Лаврентия нуждалась в солдатах и поселенцах. В результате такого бедствия, как Ирокезские войны, сложившаяся во времена Самюэля де Шамплена торговая система, основанная на том, что гуроны и их союзники свозили свои бобровые шкурки в фактории на реке Св. Лаврентия, была уничтожена, а рост сельского хозяйства в колонии отнюдь не избавлял ее от необходимости торговать пушниной. И до тех пор пока фермерством занимались только для того, чтобы прокормиться, экспорт мехов оставался единственной статьей, оправдывавшей вложения Франции в колонию, поскольку попытки Короны развивать в Новой Франции торговлю лесом, кораблестроение и другие отрасли производства оказались неудачными и в значительной степени лишенными практического смысла.
К 1667 г. недавно установившийся всеобъемлющий мир с ирокезами казался выгодным главным образом для победоносной Лиги пяти племен. Она уже контролировала поставку пушнины на реку Гудзон, где в 1664 г. англичане сменили голландцев[132]. Уничтожив своих соперников гуронов, ирокезы, казалось, могли контролировать внутренние районы Новой Франции, а заодно и сталкивать две европейские державы друг с другом. Только при помощи алгонкинских племен, входивших в прежний торговый союз и сумевших пережить войны, Новой Франции удалось не оказаться в зависимости от ирокезов. Эти племена, занимавшиеся охотой и собирательством, активно сражались с отрядами ирокезских воинов и не принимали предложений ирокезов о союзе. Когда гуронов вытеснили с исторической арены, несколько алгонкинских племен, прежде всего оттава и оджибве, воспользовались ситуацией и сами стали торговцами и посредниками. Они быстро доказали свою гибкость и способность адаптироваться. Французы тоже не стали бездеятельно дожидаться возобновления поставок пушнины в Монреаль. И во время войн, когда количество шкурок сокращалось, и в мирное время, когда это количество возрастало, конкуренция между монреальскими мехоторговцами всегда была жестокой. Некоторые из них начали сами продвигаться в западном направлении в поисках туземных трапперов в местах их постоянного проживания. Появилась такая категория людей, как лесные бродяги (coureurs de bois).
Это название не было хвалебным, ибо такое прозвище получили нелегальные торговцы, лесные контрабандисты. Лицензированные купцы, власти Монреаля и королевские чиновники вплоть до морского министра не желали, чтобы колонисты покидали небольшую компактную аграрную колонию в долине реки Св. Лаврентия, чтобы торговать на индейской территории. Все эти люди предпочитали, чтобы транспортировка мехов оставалась делом аборигенов и чтобы вся торговля пушниной концентрировалась в Монреале. Однако, несмотря на неоднократные запреты, молодые французы вскоре начали появляться в Верхней стране[133] к западу и к северу от Монреаля. Со временем их число достигло тысячи. Пункты обмена французских товаров на
