Сергея Васильевича, но все еще работал на компанию – пока не последует распоряжение от Ромы об обратном. Они хотят не допустить развала, поэтому антикризисный менеджер успевал работать на два фронта, и пока я в этом большой беды не видела. В любом случае он успешно подчищал хвосты и не допускал, чтобы текущие проблемы вылились в катастрофу. До совета директоров оставалась неделя.
Выдрин в пятницу орал так, что в офисе звенели стекла. Финансирование урезали в первую очередь по бытовой химии. Тоже единственное решение на текущий момент, но Николай Иванович успел обвинить всех в диверсии против его плохо рекламируемого мыла. Тавригин же спокойно заметил, что с этой линией проблем не будет – как только основные долги погасятся, финансирование восстановят в полном объеме, а при кардинальной смене маркетинговой стратегии можно будет вывести весь сектор на новый уровень. Дескать, давно пора. Может, хоть кризис заставит одуматься. Выдрин после этого орал на Алексея так, что по всей Москве звенели стекла. До совета директоров оставались выходные.
Субботние сайты вспыхнули разом: буквально по всем прокатилась новая волна новостей о некачественном лекарственном средстве. До сих пор это были вспышки в разных частях страны, а теперь наконец-то официальные заявления, причем сразу по всем основным экономическим каналам. Взрыв даже запоздал. Нет, он как раз вовремя – если придется проводить открытое электронное голосование среди всех держателей простых акций, то большинство теперь выскажется за смену действующего руководства. И кредиторы рисковать не станут – на пересмотр графика выплат не пойдут. Создавалась нужная почва для какой угодно революции в правлении. Дома находиться стало невозможно, а я не представляла, куда податься.
К Роме не ездила и не звонила. Ведь и без того в общих чертах знала, что в понедельник состоится решающая битва. Мне просто нечего предложить ему, чтобы остановить. Потому поехала к Тавригину – мне казалось, что он, как и Денис, все еще не принял непоколебимого решения. Было уже поздно, но мне сейчас не до этикета. Алексей улыбнулся смущенно и попытался меня выпроводить:
– Я не один, Лариса. Поговорим завтра?
Любовница? Любовник? Рома? Рома в качестве любовника? Мне без разницы. Но интуиция сначала звякнула в груди, а потом рванула во все стороны, отдаваясь в каждой клеточке. Я просто оттолкнула его и бросилась внутрь. Остановилась перед сидящим в кресле Петром Александровичем и рассмеялась.
Я после похищения застала его тут – он тогда приходил извиняться. Во второй раз… снова извиняться или ставить жучки. И кто-то успел договориться с Тавригиным еще до Ромы. Как раз в момент похищения и договаривался. А иначе Петр Александрович – самый большой любитель извиняться на свете. Человек, имеющий доступ буквально в любой дом и любой компьютер совета директоров «Бергман и Ко», который взял на работу и долгое время прикрывал молодого подозрительного охранника. Верный пес, который с отцом двадцать лет… как раз после скандала с фармацевтической лабораторией. Почему никто не удосужился сопоставить, какие именно люди пришли в компанию сразу после смерти Михаила Поларского? Это же так очевидно, так на поверхности… И Алексею не грозило ровным счетом ничего страшного. Вполне возможно, он сам согласился на один удар по лицу, для правдоподобности.
Я устало рухнула на диван и уставилась в потолок. В голове не находилось ни одного вопроса, на который я не знала бы ответа.
Когда не о чем думать, мозг фокусируется на каких-то незначительных деталях:
– Кем ты был Поларскому, дядь Петь?
– Просто другом, белобрысая, просто лучшим другом.
Петр Александрович не юлил, не скрывался – это тот самый Петр Александрович, которого я знала с раннего детства. И Рома его знал с раннего детства – наверное, точно таким же.
– А отцу ты кем был?
Он смотрел уверенно, не отводил взгляда – старик не сомневался в верности своего положения. И тем не менее он пытался объяснить, словно ему было важно достучаться до меня:
– Ты и сама знаешь, Лариса. Дрессированной обезьянкой, которой хорошо платили. Но он должен ответить. Мишку тогда просто затравили, а во время судебного процесса травили его семью. Он не выдержал, как любой на его месте не выдержал бы. Кто-то за это должен ответить, пусть и через столько лет.
– Я верю… Я все понимаю. Только одно не укладывается в голове: почему отец просто не выкупил технологию? Ведь ему все равно пришлось потом раскошелиться.
Алексей сел рядом и просто слушал – очевидно, ему все подробности уже давно были известны. Петр Саныч беззаботно пояснял:
– Раскошелиться? Он дал триста тысяч вместо трех миллионов, которые просил Михаил. И, как видишь, технология стоила намного больше трех миллионов.
Петр Александрович неопределенно махнул рукой, будто вокруг было Королевство «Бергман и Ко». Будто вся Москва или весь мир были Королевством. Куда ни покажи – везде только оно. И это точно выглядит больше, чем три миллиона. Быть может, Михаил Поларский был слишком жаден. Быть может, никто не способен соревноваться с жадностью Сергея Бергмана. Кто-то должен ответить…
Я закрыла глаза, не в силах больше произнести ни слова. До совета директоров осталась одна ночь. Именно поэтому глава охраны перестал скрываться и спокойно отвечал на мои вопросы. Они так и планировали, что завтра в любом случае все фигуры будут выставлены на доску.
Глава 18. Ну и кто теперь за шахматной доской?
Сейчас, вот только смогу открыть глаза, встану и отправлюсь к Роме. Ведь только он может все остановить… Но, взяв себя в руки, я поняла, что именно к нему идти не стоит. Еще ни один наш разговор не закончился в мою пользу. Я перекинулась ничего не значащими фразами с Алексеем, а потом поехала домой. В голове уже зрел план, но конкретные очертания он приобрел в особняке.
В такое позднее время меня ждали в гостиной. Я со спины узнала гостя – его невозможно не узнать.
– Господин Хольм! Какими судьбами?
Грегор обернулся, но не соизволил выдавить доброжелательную улыбку. Я перевела взгляд на родителей в ожидании объяснений. Отец на этот раз был спокоен, говорил тихо и уверенно:
– Лариса, сядь. – Я не подчинилась. Только руками развела, торопя с объяснениями. – Есть один выход, и ты о нем знаешь. Грегор поможет решить проблему с кредиторами, если мы вернемся к соглашению. В этом случае мы продадим лишь купленные акции. Если наши пакеты оставить нетронутыми, то ничего у этих ублюдков не выйдет – невозможно будет даже вопрос поднять о смене руководства.
Мне хотелось хохотать в полный голос – и как можно истеричнее. Даже слова подбирались с трудом:
– Я поверить не могу… Я просто не могу в это поверить! Этот человек, – я ткнула пальцем в сторону Грегора, – уже подставил нас! И вы снова идете на сделку с ним? Вместо того, чтобы сейчас вести переговоры с теми, кто еще не решился на предательство?!
– Лариса, не кричи. – Мама не вставала с кресла и на меня не смотрела. – Давайте хоть сейчас обойдемся без эмоций.
Отец, наверное, считал так же, потому что продолжал объяснять, не повышая тона:
– О ком ты говоришь, дочка? И кто из них сможет дать столько же денег, а?
Да, ни у Алексея, ни у Дениса таких финансов не водилось. А я никак не могла убедить отца в том, что в данном случае верность намного важнее денежного вклада! И уже завтрашний день покажет, кто из нас ошибается.
– Так просто отдайте ему полтора процента! Зачем еще свадьба? Или речь уже идет не о полутора процентах?
Отец с матерью переглянулись, Грегор нахмурился – и я поняла ответ. Родители досточтимому шведу все-таки не доверяли настолько, чтобы упустить акции из семьи. Он уже серьезно подмочил репутацию, когда продал долг Роме. Если же его дети будут наследниками «Бергман и Ко», то Грегор вряд ли захочет ее разрушать или отдавать чужакам. Значит, при этой гарантии ему можно дать намного больше. Раньше враждующие племена женили детей, чтобы гарантировать соблюдение мира. Тысячи лет прошли, а ничего существенно не изменилось… И я этим людям собиралась в первую очередь рассказать про Петра Александровича! В то время, пока я играла за них, они продолжали меня считать разменной монетой.
– Нет.
