ударяя пса ручкой стека по носу.
Пес хрипел в отчаянии. Теперь уже ясно было, что он просто очень голоден и у него нет сил сопротивляться.
Черныш потащил пса по набережной, завернул в ближайший переулок, прошел три дома и втянул пса во двор четвертого дома, где в третьем этаже помещалась квартира Уточкина.
У подъезда, прислонившись к серого камня стене, стоял Чаплин.
— Наконец-то! — воскликнул он. — А я тебя уж с полчаса жду. Уточкина дома нет, дверь заперта.
Черныш отвечал:
— Я, представь ты себе, пса словил. Дикие псы по городу бродят. Это явление недопустимое.
— У меня дело к тебе, — сказал Чаплин.
Черныш продолжал, разгорячаясь:
— Недопустимое явление. Иду я, представляешь себе картину, по набережной, и вдруг пес — гау! — и на меня. Я его хлыстом! А он, ни слова не говоря, скок и зубами в шинель. Я его опять хлыстом. А он — как снова скок! Я его — как опять по морде! Он — скок, я — по морде; представляешь себе живо эту картину? Скок — по морде, раз-два, еще и еще. Недопустимое явление!
Герой рассказа, пес, лежал, высунув язык, у ног нового хозяина. Пес часто и тяжело дышал, отчего его облезлые и тощие бока подымались и падали. Пес ловил взгляд Черныша — он хотел жрать, — но Черныш глядел на Чаплина.
— Да, — сказал Чаплин, — пес — это штука. А я к тебе вот по какому делу. Беда случилась Я тебя выручил, теперь ты меня выручай.
— Какая ж это беда? — спросил Черныш, несколько успокоившись.
— То-то и беда, — отвечал Чаплин. — То есть не то что беда, но штука непредвиденная. Дочь ко мне приехала. У меня дочь есть. Я понимаю: о ней заботиться надо. А я, ты знаешь, в тихих чувствах не заинтересован. Я даже плохо знаю, что дочери нужно, чтоб не скучала. Тут же тетка корит. Вот я и придумал: мне — я про Лизу говорю — она ничего не прибавляет. А, например, тебе она очень может понадобиться. Такая она красивая, что, не будь она мне дочкой, я бы обеих своих бабочек прогнал, а ее одну себе оставил. Ну, бабочек все равно временно прогнать пришлось: Лиза мешает. Вот я и предлагаю: женись, друг, скорей на Лизе.
— Это хорошо, — согласился Черныш. — Во-первых, лет мне немного — тридцать один. А во-вторых… во-вторых — о-го-го! — во-вторых, прямо черт знает это самое, во-вторых, представь ты только себе живо эту картину!
И он радостно загоготал, ударяя себя ладонями по ляжкам и сгибаясь. При этом он выпустил из пальцев левой руки ремень, за который держал пса, но пес не тронулся с места. Псу идти было некуда, и запах Черныша стал ему уже родным запахом. Пес злобно косил глаз на Чаплина. Он понимал, что Чаплин — враг. Чаплин задерживает хозяина, и тот забыл, наверное, что новый его слуга очень голоден. Пес поднялся и зарычал глухо, скаля зубы на врага. В то же время он умильно вилял хвостом хозяину.
— Но-но, — сказал Черныш и поднял ремень. — Ты уж за меня стоишь? Все равно в живодерню!
И он спросил Чаплина:
— Как ты представляешь себе картину знакомства?
— В воскресенье к вечеру приходи ко мне, — отвечал Чаплин. — Справим быстро дело, и увози Лизу к себе. Ты ее за ужином разговором займи. На геройство, главное, напирай, мужественность показывай. Они на это льнут. Уж я бабу во как знаю! В воскресенье, к вечеру, к восьми, не забудь.
— Погоди, земляк, — удивился вдруг Черныш, — раз это твоя дочь — значит, она приходится дочерью и жене твоей, фельдшерице? А мать, жена твоя, тоже приехала?
— Жена померла, — объяснил Чаплин.
— Жалко! — сказал Черныш. — Отличный была человек. Вдохновительница моей поэзии, и не представляю картины ее смерти. Вечная память! А дочка сильно похожа на мать?
— Сильно похожа.
— Сильно похожа! — обрадовался Черныш. — Тогда ничего. Тогда я уж, представь, словно и женился на ней. Жена твоя — вечная память — все-таки уж старовата была.
И он обратился к псу:
— Ну, твое счастье, собака! Такие события, что уж ладно, не поведу на живодерню. Будешь жить со мной да с Лизой.
И вот пес дождался наконец сладкой минуты: хозяин повел его к себе в третий этаж и там, в маленькой теплой комнатушке, кинул ему целую кучу вкуснейших, ароматнейших костей. Пес, визжа от восторга, грыз кости, высасывал мозг, облизывался, чавкал и клялся в душе служить верой и правдой новому хозяину.
V
Квартира, где жил Йорка Кащеев, называлась раньше просто — меблированные комнаты. Десять дверей десяти комнат выходили в длинный коридор. В этих десяти комнатах жили люди разнообразнейших профессий: фабричная работница, портной с супругой, художник с многочисленными возлюбленными, которые сменялись в его комнате каждую неделю, младший дворник с матерью, безработный бухгалтер — человек таинственный, живущий неизвестно на какие средства, актер самодеятельного театра, сапожник, почтовый чиновник — грузный, полный мужчина, получавший за свои труды очень небольшое жалованье, с женой и двумя детьми…
Лиза столкнулась в коридоре именно с этим почтовым чиновником. Она спросила:
— Скажите, пожалуйста, тут живет товарищ Кащеев, летчик?
— Кащеев есть, а летчиков нет, — сердито отвечал тяжелый мужчина. — Ходят тут, на воздушный флот последние деньги тянут. Нет летчиков, и не надо!
И он прошел мимо, нисколько не скрывая того, что торопится в уборную. Дворникова мать, приоткрыв дверь, выглянула в коридор.
— Вам кого надо, барышня? Кащеева?
— Кащеева, — испуганно отвечала Лиза.
— А их сейчас нету. Они редко дома бывают — все в работе. Утром как встанут, так до ночи и не видать. А то бывает, что и на ночь не вернутся. Все хлопочут — молодые очень.
Лиза сказала:
— Так я потом зайду. Спасибо!
— Да вы подождите, — оживилась дворничиха. — Они на ночь сегодня обязательно будут. Уж так они сказали. У меня ключ от их комнаты. Вы посидите, книжки почитайте. Вы не сестра ли их будете?
— Сестра, — неожиданно для самой себя соврала Лиза.
— Ах вы моя барышня! — растрогалась старуха. — Уж вот будут они довольны. Вы посидите.
И она уже вела Лизу в конец коридора.
— Вот и комната их. Вы посидите тут, они явятся уж обязательно. Они обязательно просили: «Если кто придет, пусть подождет — я буду». Сестра, значит?
Дворничиха отворила дверь и ушла к себе. Лиза с любопытством оглядела комнату человека, к которому она явилась за помощью. В комнате — стол, кровать, два стула и этажерка. На столе — в беспорядке книги, бумаги, тут же —
