очень давно кинул, до войны еще. Она еще маленькая была. А вот оказалось: выросла и пришла. Жить ей стало нечем, тетя, голод и нищета, так она отца и вспомнила, покорилась.
— Кинул, — сказала тетка. — Тебя самого надо бы в Фонтанку скинуть. Сволочь такая — женщину с малым ребенком бросать! Пфу!
— Выросла и пришла, — спокойно продолжал Чаплин. — Раньше ей мать запрещала. Мать-то оказалась гордая, хоть и очень любила меня. А я, тетя, как кинул ее, так и забыл. Совсем даже и не вспоминал о ней, а она помнила.
— Помнила! — злобно проговорила Варвара Петровна. — Поди, рада была, что от урода такого отделалась. Ух и не люблю же я тебя, злодея!
Чаплин говорил:
— И вот, оказывается, умерла. Давно умерла. И как вспоминаю сейчас — очень она была хорошая жена. Такая жена…
— Сволочь ты и пес! — сказала тетка.
Чаплин грустно покачал головой:
— Да что же мне делать было? Такой я человек: семейным счастьем или тихой жизнью заинтересоваться не могу. Мне борьба нужна во всем, я человек военный.
— Дурак! — сказала Варвара Петровна.
Чаплин продолжал, вздохнув:
— Это все ничего. А вот я о чем думаю: дочери-то моей Лизе семнадцать лет. Семнадцать лет! Это значит… что же такое? Это значит — я уже старик? Она как ко мне вошла — я к ней любезничать. И вдруг — как пуля в лоб — дочь. Изменилась очень, выросла. И ведь не так далеко жила от меня, а все не шла. И вот нищета пригнала. Это что же? Старик я? Конец моей жизни?
И Чаплин опустился на кровать к тете.
— Пошел прочь с чистой кровати! — приказала Варвара Петровна. — Да уж ладно, не горюй. Живи, бог с тобой!
— Горевать не приходится, — отвечал Чаплин. — Я помирать привык. Много раз в борьбе помирал. Да только обидно все-таки.
Он прибавил, помолчав:
— Вы уж, Варвара Петровна, позаботьтесь о моей дочери. Чаю больше сготовьте, булок, обед… Ну, да вы сами знаете.
И он вышел.
Варвара Петровна ворчала вслед ему:
— Народу сколько поубивал, беспорядку сколько наделал, а теперь туда же — за утешеньями лезет. Нет тебе утешенья, убийца проклятый!
Впрочем, больше всего было сейчас обидно Варваре Петровне то обстоятельство, что племянник только теперь, когда понадобилось по хозяйству, сообщил ей о жене и дочери. А раньше — не для булок, а для души — не мог разве родной тетке сказать?
Вечером Чаплин советовался с теткой: как быть с дочерью?
— Может быть, ее в деревню отослать? Я бы ей даже денег дал. Она ж без дела пропадет, а какое сейчас ей дело найти? Определить, конечно, куда-нибудь можно; да где ей жить? Ведь не вещь она — в шкаф не сунешь, если кто ко мне пришел. Да и мало ли что бывает с девицами: заболеет еще или влюбится. Я их во как знаю: нарушают они жизнь, если вместе жить! Беспокойно станет, и занятиям вред.
Варвара Петровна всплеснула руками:
— Злодей ты! Изувер ты и злодей! Да такую всякий с удовольствием к себе возьмет, всякий на ней женится.
Чаплин задумчиво поглядел на тетку.
— А кому бы жениться на ней!
И тут же продолжал:
— Надо ей замуж, это верно. Муж ей все, что надо, предоставит. А я с дочерью не привык — я человек военный. Да и дочь ли она мне? Может быть, и врет она все, добротой моей пользуется. Пришла с улицы, по книжке — дочь, а кто ее знает? Ведь уж одиннадцать полных лет не видались, а мать ее — так ее вот Черныш, которому я помощь оказал, он и то лучше меня помнит. А я и забыл, я с фронта и не возвращался к ней. Кто знает: какая это девица? Может быть — дочь, а может быть — и не дочь.
Подумав, он прибавил:
— Верней, что и не дочь она мне. Не нужна мне дочь — я человек военный. Ну, да уж ладно — приходится мне, видно, обо всех заботиться.
— Злодей ты! — отвечала на всякий случай Варвара Петровна. Однако она не настаивала уже на хороших качествах Лизы.
А Чаплин этим же вечером говорил Лизе:
— Ну вот, дочурка, и устроим тебя: быстренько замуж отдадим. И Варвара Петровна советует. Я тебе завтра скажу — за кого, а в воскресенье и познакомитесь.
Лиза ничего не ответила. Да она и весь день молчала. Ей не о чем было говорить с этим совершенно чужим ей человеком, у которого пиджак, брюки, бородка и подстриженные усы были одного и того же серого, седоватого цвета. Отец — весь в секретах и тайнах. Даже шкаф, столы — все у него было замкнуто на ключ, а ключи он носил при себе, и они противно бренькали у него в кармане брюк. Лиза в испуге решила, что он не иначе как шпион или невероятный богач. Она не знала, что и в шкафу и в столе лежит у Чаплина совершенная дрянь. Самое ценное, что там было, — это коллекция порнографических открыток.
IV
Из ворот полуразрушенного дома на набережную Екатерининского канала вышел огромный рыжий пес. Пес жмурился. Он явно любил в эту минуту все, что видели его желтые глаза. От восторга перед миром пса даже слеза прошибла. Он очень ласково глянул на проходившего мимо Черныша и сразу же, отвернув морду, зевнул в июньское светлое небо.
Когда ноги Черныша оказались на одной линии с мордой пса, пес, бросив притворяться, взрычал и кинулся к его сапогам так стремительно, словно им выстрелили. Черныш хлестнул пса стеком по быстрой оскаленной морде и отскочил.
Пес снова бросился на него.
— А, дьявол! — радостно сказал Черныш, снова хлестнул пса стеком и отпрыгнул.
Пес промахнул мимо, взрычал и опять скакнул на зеленую шинель.
— У, дьявол! — пробасил Черныш.
Он, не думая, почему и зачем он это делает, хлестал пса справа и слева, спереди и сзади и приговаривал в совершенном восторге — то низким басом, то тончайшим тенором:
— А, дьявол! У, дьявол! Э-эй, дьявол!
Пес, обезумев, кидался из стороны в сторону. Он уже не нападал, а только увертывался от ударов. Глаза его налились кровью, язык вывалился, рычанье то и дело переходило в визг, но бежать с поля сражения псу было обидно.
Черныш прихлестывал пса, приговаривая уже ласково:
— И не с такими дрались. Пострашней тебя видали.
При этом он левой рукой расстегивал ремень. Расстегнул, зажал в кулак оба конца ремня, кинул петлю на шею псу и скрутил,
