за сумасшедшие люди.
— Ну, что вы на это скажете? — проговорил зубной врач. — Ведь поют. Вы понимаете, что́ они поют, Гарри?
— Позволь мне сбегать вниз, — говорит Эмми. — Пожалуйста, Гарри.
Гарри, которому было четырнадцать лет, схватил сестру за плечо и потряс.
— Скажи спасибо, что мы здесь, у доктора, — сказал он. — Хватит с тебя и того, что ты глядишь на них сверху, где тебе ничего не грозит. Не время сейчас бегать по улицам. Почем мы знаем, кто они такие.
У Эмми задрожали губы. Она застыдилась, отошла от окна и беззвучно заплакала.
— Этого еще не хватало, — сказал Гарри. — Боже мой, что тебе еще нужно?
— Ничего мне не нужно, — крикнула Эмми. — Ничего на свете не нужно.
— Перестань реветь, — сказал Гарри. — Иди сюда и любуйся ими на здоровье. Отсюда лучше видно, во всяком случае.
— Не пойду, — сказала Эмми. — Никогда-то ты мне ничего не позволишь.
Она горько плакала, лицо у нее сморщилось, а акробаты все пели на улице громче прежнего. Вторая их песня была еще веселее и печальнее, и мне захотелось сойти вниз и поглядеть на них поближе, хотя я все-таки немножко трусил. Эмми стояла в стороне от нас, вся съежилась и плакала, а акробаты пели, и вдруг я не выдержал и тоже заплакал. Не знаю, с чего бы это, — просто так, не стерпел. Заревел — и отошел в другой угол комнаты.
— Ну ты-то чего ревешь? — сказал Гарри. — Тоже хочешь, наверно, на улицу? Понимаешь, нельзя. Я пришел сюда к доктору выдернуть зуб. Мне не до гуляний.
— Нет, что вы на это скажете? — повторял доктор.
Это был сухопарый человек лет сорока пяти, с морщинистым лицом и поджатыми губами. Он был очень высокий, но сутулый, и дыхание у него было горячее, оттого что он все время курил. Сигареты он прикуривал одну от другой и дымил все время, пока не обрабатывал чей-нибудь рот. Делом он редко когда занимался, а все больше посиживал в кресле, любуясь небом в окно да покуривая сигареты — и так круглый год, зиму и лето.
— Первый раз в жизни вижу такое, — сказал он. — Нет, вы только послушайте.
— Как я могу слушать, — заявил Гарри, — когда мои младенцы ревмя ревут.
— Я не младенец, — отрезала Эмми. — Сам ты младенец. Боишься сойти вниз и рассмотреть их поближе.
— Я пришел сюда вырвать зуб, — сказал Гарри.
— Ты трусишь, — сказала Эмми. — Сам прекрасно знаешь, что трусишь, как бы они тебя не сглазили или что-нибудь такое.
— Ничего я не боюсь, — сказал Гарри. — Просто нам некогда бегать по улицам, правда, доктор?
— Мне лично не подобает спускаться вниз, — сказал доктор. — Я должен поддерживать свою репутацию.
Он тоже трусил, такой большой дядя. Боялся трех маленьких смуглых человечков только потому, что они были не как все; только потому, что они были акробаты и танцоры и не боялись петь на улице.
— Вот видишь, — сказал Гарри сестре.
Я больше не плакал — уж очень интересно мне было смотреть, как напуганы Гарри и доктор. Трусили они оба ужасно, и мне хотелось понять, отчего это. Мы с Эмми тоже боялись, но и вполовину не так, как они. Доктор перетрусил больше всех.
— Я думаю, все-таки существует же какое-нибудь городское постановление против такого рода вещей, — сказал он.
— По-моему, тоже, — говорит Гарри. — Нельзя, в самом деле, так просто зайти в город, найти главную улицу и начать выделывать всякие акробатические фокусы и вообще. Пойди сюда, Эмми, посмотри: они опять прыгают.
— Не пойду, — сказала Эмми.
— Ну ладно, — говорит Гарри. — Иди ты сюда, Джо, посмотри.
— Нет, — сказал я.
У меня не было ни малейшей причины упрямиться, но я не мог удержаться.
— Как вы думаете, доктор? — сказал Гарри. — Не вернуться ли нам к моему бедному зубу?
— Только не сейчас, потерпите немножко, — сказал доктор. — Мой долг быть свидетелем в таком деле. Я совершенно уверен, что есть какое-нибудь постановление против этого, где-нибудь в сборнике.
— Нет никакого постановления, — сказала Эмми.
— Ну, до сих пор у нас таких вещей не бывало, — сказал доктор. — Значит, это, наверно, запрещено.
— Пожалуйста, удалите мне наконец этот несчастный зуб. — Гарри стал не на шутку нервничать.
— Все в свое время, — сказал доктор. — Я должен быть готов дать отчет в том, что случилось, когда вся эта история кончится. Нет, что вы на это скажете! — воскликнул он вдруг. — Теперь они обходят со шляпой публику.
Эмми поспешно вернулась к окошку, чтобы поглядеть, так что я решил подойти тоже.
Те двое, что побольше, стояли смирно рядом, а маленький обходил толпу по кругу и протягивал шляпу. Он делал это так, что вам было ясно: он вовсе не просит милостыни — нет, он просто предоставляет вам возможность что-нибудь дать, если вам этого хочется. Он быстро шел по кругу, и никто из публики не давал ему ни гроша. Хоть бы кто-нибудь. Все они отворачивались, как только он подходил, и делали вид, что смотрят куда-то на ту сторону улицы, а не то отступали на один ряд назад. Он все еще шел по кругу, когда Эмми вдруг бросилась вон из комнаты и убежала, прежде чем Гарри успел ее поймать.
— Вернись сейчас же, Эмми Селби, — кричал он.
Мы увидели в окно, как она выскочила на улицу и побежала к толпе, окружавшей акробатов. Ну до чего она была мила, просто чудо! Ее светлые волосы распустились и трепетали на бегу. Она протиснулась в середину толпы и столкнулась лицом к лицу с человечком, который протягивал шляпу.
Мы увидели, как она опустила монету. Кругом все стояли ошеломленные и встревоженные. Маленький человек отступил на шаг, поклонился Эмми и вдруг три раза перекувырнулся спереди назад, чего он раньше не делал. Потом поклонился Эмми еще раз. Эмми повернулась и побежала через улицу по направлению к городскому парку.
Не говоря ни слова, акробаты двинулись прочь из толпы и скоро исчезли за углом; а публика все не расходилась и обсуждала это событие.
— Ну что вы на
