кесареву сечению.
Так получилось, что Верочка не сразу сообщила мужу, что беременна в третий раз, потому как о третьем ребенке он вообще и слышать не хотел.
– Мы и двух-то с трудом тянем! – говорил он раздраженно. – Ты с ума сошла, что ли? Не потяну я третьего, понимаешь?!
Было в этом некое лукавство – детей, на самом деле, тянула Верочка. Она воспитывала их, растила, ухаживала, сидела ночами напролет у постели, когда кто-то из них болел.
Евгений Синицын не любил сидеть с больными детьми.
– У меня терпения на это не хватает, – признавался он, – да и потом, я постоянно в отлучке, устаю, частые перелеты столь утомительны…
* * *
…Как-то, возвращаясь из Санкт-Петербурга (скорее всего, это был Санкт-Петербург, Синицын точно не помнил, так как летал постоянно; но почему-то ему хотелось, чтобы это был город на Неве; неверие обижало Синицына, так что поверим ему на слово; «Слово и тело» – вот каков был его лозунг, и в Петербурге он «оторвался по полной», как принято сейчас говорить; кстати, одна из его тамошних дам действительно оказалась толстой и очень напористой), – так вот, возвращаясь из Санкт-Петербурга, Синицын вдруг почувствовал, как в сердце медленно и язвительно вползла злая тоска. Захотелось разнообразия, утонченного безобразия, и чтобы оно – разнообразие – зыбким образом располагалось под боком. Оком, не дремлющим, как правило, в ранние часы, узрел зрелый Евгений в своем воспаленном воображении жену свою – Верочку и ухмыльнулся своим мыслям: «А почему бы и нет?»
«В конце концов, – думал он, распаляясь, – кротость – это всего лишь оборотная сторона страсти; уж какой кроткой и тихой была Верочка на момент нашей встречи, а какой, оказывается, огонь бушевал в ее крови, какая чувственность пробудилась. Что же, все возвращается на круги своя, с той лишь разницей, что на другом витке, требующем фантазии и полета мысли…»
* * *
В самом деле: что есть на самом деле кротость?
В Евангелии от Матфея говорится: «Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю…»
Странное дело: в самом слове «кроткие» явно проступает слово «крот» – животное, которое действительно наследовало землю, живет в ней, но при этом не различает света («глаза у крота неразвиты – лишены хрусталика и сетчатки, а глазные отверстия крошечные, закрытые подвижными веками; у некоторых видов глаза зарастают. Хорошо развиты обоняние и осязание…»).
Еще говорится, что кроты приспособлены к подземному, роющему образу жизни, живут преимущественно поодиночке, объединяясь в пары в сезон размножения, их активность носит характер круглосуточный или сумеречно-ночной.
Не является ли кротость – сумеречностью сознания?
Объединившись в пары в сезон размножения, не тяготеют ли кроткие к одиночеству, к покою, к земле?
И можно ли вывести кроткую на иной виток, чтобы совпасть с ней в движении по орбите?
* * *
Кстати, вспомнив о Верочке на «другом витке», Синицын понял: ему не хватало эмоциональных всплесков в их браке; то, что соитие производилось по согласию, его устраивало, но ему начинало казаться, что обоюдная чувственность носит механический характер.
Он пытался что-то изменить в супружеской жизни, но каждый раз натыкался на какую-то стену и, отчаявшись ее пробить, ничтоже сумняшеся предложил Верочке на выбор два новых варианта отношений, способных, по его мнению, стимулировать вялотекущий брак: либо обмен супружескими парами – свинг, как это веселье зовется на Руси, либо любовь втроем – амур де труа.
При этом находчивому супругу было все равно, кто будет третьим – мужчина или женщина; главное – страсть, азарт, драйв, то, что способно, как он полагал, привести к небесному наслаждению, доставить космический кайф обоим.
В равной степени Евгений Синицын был готов подложить свою супругу еще одному мужчине или же – напротив – пригласить в помощь жене еще одну партнершу.
Противу ожидания Верочка категорически отказалась.
– Мне это неинтересно… – только и сказала она, отрезав.
Отрезвленный Синицын взбесился, поскольку не привык к отказам. И решил во что бы то ни стало укротить строптивицу. Зная о ее чрезмерной чувственности, намеренно доводил до исступления, а затем, в самый решающий момент, вдруг прерывал сексуальное действо, не доводя его до заключительной фазы. Или вообще отказывал жене во взаимности, отправляясь в ванную, чтобы там заняться рукоблудием. Он говорил ей об этом открытым текстом, не стесняясь, понимал, что унижает ее, но от своей цели не отступал. Кроме того, разместил фотографии Верочки на сайте свингеров и на портале интимных знакомств.
Но Верочка оставалась непреклонной, несмотря на непрекращающуюся череду скандалов, которые стал устраивать ее благоверный. Несколько раз он даже поднял на нее руку, но это, скорее, от бессилия и ярости.
* * *
Что сказать?
Старый классический сюжет, разработанный Достоевским в загадочном произведении «Кроткая», трактуемом некогда, в пуританские советские времена с наивной расстановкой сил: «Рассказ о том, как ростовщик, взяв в жены малообеспеченную девушку, вымещает на ней все свои обиды и злость. Сможет ли безропотная Анна выстоять в этом неравном поединке нравственности с собственным мужем?»
Подобное описание больше смахивает на фальшивую мелодраму в стиле какого-либо второстепенного писателя, но отнюдь не Достоевского.
Могу и ошибаться, но мне, напротив, кажется, что герой произведения любил свою юную жену, любил и не верил, что молодая девушка, невзирая на кротость характера, способна на такое же чувство. А он не хотел это чувство покупать, его заботило, если так можно выразиться, встречное движение души.
Называйте меня мужчиной-шовинистом, но мои симпатии на стороне ростовщика, и не уверяйте меня в том, что у Достоевского этот образ – отрицательный. (A propos, у Достоевского вообще нет образов, которые подпадали бы под «сугубо положительный» или же «сугубо отрицательный»; наверное, потому он – и Достоевский, его герои многомерны, лишены плоскостности, психология выворачивает наружу их нутро, в котором добро сплетено со злом, как два однояйцевых близнеца, или, проще сказать, – подобием сиамских близнецов, коих невозможно оторвать друг от друга…)
* * *
Сакраментальный вопрос: была на самом деле кроткой – кроткая Достоевского? Был на самом деле жесток ее супруг?
А может быть, жестокой была сама кроткая, сознательно – или бессознательно – провоцировавшая своего мужа на поведение, близкое к умопомешательству?
Может быть, ее гнала не страсть бесчувствования, а страсть к суициду?
И нужен был сильный мотивационный толчок, чтобы эту страсть осуществить: мужчины, даже зрелые, так доверчивы, ими так легко манипулировать.
* * *
В конце концов, и упомянутая мною Верочка, нередко низвергая Синицына с небес, прибегала порой к откровенной манипуляции, не умея выстраивать отношения.
Да и где ей было это уметь, если
