на работу бежала и меня будила ни свет ни заря, – ответил Каратаев, потом, сообразив, что разоткровенничался не к месту, поторопился исправить впечатление от своих слов: – Не это главное! Главное – покою от нее никакого не было. Все чё-то надо, все чё-то суетится. А ж перед глазами мельтешить начинало… Словом, взбалмошная баба попалась. Не нравятся мне такие.
Однако, вопреки надеждам лохматого Каратаева, Шелехов вернулся к тому, от чего тот поспешил уйти:
– Значит, на работу ходить не хотел?
– Почему?.. Работать можно, не против. Мы же здесь пашем, а не бока пролеживаем! От зари до зари пашем, перекурить некогда…
Шелехов кивнул:
– Понятно… Значит, на преступников работать – пожалуйста, со всей душой… А вот к общественному производству эта самая душа не лежит?
– Ишь, как повернули! – обиделся Каратаев.
– Как есть, так и повернул. Ни за что не поверю, чтобы ты не понимал, что все это – огромная плантация, сбыт выращенного вами лука – все это незаконно, все зиждется на преступлении! Раньше таких, как твой любимый Махмуд, называли мироедами! Слыхал?
Каратаев неопределенно дернул плечом.
– Вот ты и горбатился, чтобы мироед посильнее набил свою мошну, – продолжил Шелехов. – Я, конечно, понимаю, что не задаром ты работал… Не обижал, поди, Махмуд-ака?
– Не обижал… – набычился Каратаев. – Как бы не так… За жратву – вычет, день передыху – вычет, за курево – вычет… Потом подсчитаешь – прослезишься…
– Пожаловались бы на него в облсовпроф, – поддел Шелехов.
Каратаев вначале воспринял совет за чистую монету, потом смекнул, что над ним смеются, хмыкнул:
– Скажете тоже – облсовпроф…
– Не жаловались вы потому, что знали о незаконности того, в чем принимали участие. Вам платили не только за работу, но и за молчание… Рублей восемьсот в месяц выходило?
– Какой восемьсот?! – возмутился лохматый. – Полкуска бы получить, и на том спасибо…
– Все равно незаконные, – сказал Шелехов с неожиданным холодком и поинтересовался: – Как, где и когда тебя нанял Турсунов?
– Обыкновенно… В прошлом году, по весне, занесло меня в Ленинабад. Переночевал на вокзале, утром подышать вышел… Он и подкатил на «Волге». Не на фургоне, на котором Стасик жратву возит, а на простой… Подозвал, поговорил… Согласился я, взял адрес… Потом приехал, тут уже бригада была…
– Одна?
– В том году одна…
– А в этом?
– В этом две.
– Как нынче оказался здесь?
Каратаев замялся. Шелехов заметил это и, дотянувшись до выключателя, зажег верхний свет. Хотя лампочка в потолке кабины была слабенькая, задержанный зажмурился, будто в лицо снова ударили лучи фар. Обиджонов покосился на него в зеркало заднего вида, но не желая мешать импровизированному допросу, промолчал.
Дождавшись, пока Каратаев, откроет глаза, Шелехов посмотрел прямо, проговорил с отчетливой сухостью:
– Кончай темнить, Алексей. До Турсунова мы добрались и без тебя. Так что нужен ты постольку-поскольку… Не желаешь, чтобы твой путь был отмечен чистосердечным признанием, не надо… Дело твое, личное…
– А чё вы мне можете пришить? – надул губы Каратаев.
– Пришивать тебе ничего не собираются. Как и полагается, отправим тебя в спецприемник для бродяг и попрошаек. Там получишь документы, направление на работу и место жительства… Живи, трудись… Однако для полноты картины хотелось бы услышать от тебя правду. Она как-то всегда приятнее лжи, – сказал Шелехов и выключил верхний свет.
В наступившей тишине раздался протяжный вздох Каратаева:
– Ну-у… поработал я у него тем летом. Сговорились, что снова приеду. Попросил Махмуд бригаду сколотить. Не сколотить, конечно, а потолковать с мужиками, может, желающие будут… Собрал бичей и сюда… А другую бригаду Леонтий привез, он тоже в прошлом году на Махмуда пахал…
Шелехов мотнул головой в сторону отделения для задержанных:
– Неужели все без определенного места жительства?
– Почти… Усатый только, кажись, женатый… Я не понял, то ли жена его вытурила, то ли на заработки подался… Прописка у него томская, настоящая.
– А ты удивлялся, что я из Сибири, – сказал Шелехов. – Ты не местный, другой тоже…
– Жизнь у меня такая… Летом – в жару, зимой – в холод… – скучным голосом отозвался Каратаев.
Уазик уже катился по центральной улице городка, и собаки, словно передавая его «из рук в руки», заливисто лаяли вслед, нарушая сонную тишину.
ГЛАВА 43
При появлении Облучкова в кабинете произошло некоторое оживление. Раечка незаметно для окружающих приоткрыла ящик стола, где лежало зеркальце, бросила мимолетный, но придирчивый взгляд на свое отражение, кончиком мизинца подправила выверенный штрих помады на губах.
Землянский суетливо отложил бумаги, просматриваемые лишь для того, чтобы создать видимость занятости, приветственно привстал.
– Здравствуйте…
– Доброе утро, – сказал Облучков, остановившись посередине кабинета.
Землянский скривился в неопределенной улыбке, досадуя на невинную физиономию Облучкова. Обдирает, как липку, а посмотришь на этого неуклюжего херувима и не подумаешь, что под кепочкой черные мысли бродят.
Словно почувствовав, что размышления Землянского каким-то образом коснулись его головного убора, Евгений Юрьевич снял кепочку, прихлопнул ладонью густую прядь, скрывавшую от непосвященных его сократовскую лысину. Потом улыбнулся Раечке.
Она сделала удивленное лицо:
– Я думала, вы уже в Таджикистане…
– Дела, дела… – развел руками Облучков и со всей многозначительностью, на какую был способен, посмотрел на Землянского.
– Сейчас, – торопливо заверил тот. – Сейчас иду.
– Куда это вы уводите нашего начальника? – с едва заметным кокетством спросила Раечка.
– Покурить.
– И опять исчезнете, как папиросный дым, даже не попрощавшись, – грустно опустила глаза Раечка.
Поверить, что его скромной персоной заинтересовалась такая женщина, Облучков был не в силах. Он смущенно проговорил:
– Извините.
Раечка поняла, что, если она не проявит активности, этот приятный молодой человек, скрывающий за бойкими фразами необыкновенно робкий характер, может действительно навсегда исчезнуть, так и не сообразив, что прошел мимо своего счастья.
– Простить вас могу, но с одним условием, – сказала она.
Облучков недоуменно поправил очки:
– С каким же?
– Хотела сходить сегодня в кино, а попутчика нет, – пожаловалась Раечка. – Пригласила Бориса Игоревича, отказался, жена его, видите ли, ждет…
Землянский, который от переживаний с трудом улавливал смысл разговора, непонимающе нахмурился, поскольку ни о каком походе в кино до появления херувима из Таджикистана речи не было. Тонечка, сразу сообразившая, куда клонит коллега, сидела с широко открытыми глазами и откровенно восхищалась решительностью Раечки. До Облучкова тоже наконец дошло, на что ему намекают, и он, испугавшись, что едва не обидел женщину своей непонятливостью, поспешил согласиться:
– Конечно… у меня на вечер такие же планы… я тоже… Да, я тоже собирался в кино…
Землянский раздраженно дернулся:
– Я подожду в коридоре.
Облучков растерянно кивнул, обговорив с Раечкой место и время встречи, и вышел следом за Землянским.
– Еще и баб успеваете
