история. То ли кошелек у посетителя из плаща исчез, то ли плащ… Подозрения пали на Стасика. Однако возбудить дело не успели, потерпевший прибежал, извинился, что все, оказывается, нашлось, зря он переполох устроил.
– Без Мазинцева не обошлось, – раздумчиво сказал Шелехов. – Народ у нас добрый, отзывчивый… Упросили.
– Скорее всего припугнули… Только разве докажешь?.. Вскоре после этой истории он и появился у Турсунова.
– Подобрал, значит, Махмуд-ага заблудшего юношу.
– Сделал из него телохранителя, шофера и надсмотрщика, – кивнул Абдухамид. – Мазинцев и питание на плантации возил, и за работой приглядывал.
– Куда он, кстати, исчез?
– Трудно сказать, – недоуменно вздернул плечи Обиджонов. – Поехал вместе с Махмудом в сторону Ленинабада, а назад вернулся один Турсунов.
– Может, отпуск ему Махмуд предоставил? – пошутил Шелехов.
– Вполне. Он иногда отпускает его погулять.
– А Курашов что за птица?
– Перелетная, – усмехнулся Абдухамид. – Из ваших холодные краев… Участковый инспектор говорил, дед Курашова жаловался, сильно пьянствует внучек, покоя нет старику… Юрисконсультом работает на нашем заводе, больше ничего не известно.
– Поэтому и предложили Турсуновы ему эту миссию. Ни в чем не замечен, серенький такой мужичок… Да и город знает… Умно…
– Глупым Махмуда не назовешь, – согласился Обиджонов.
– Дурак бы такой участок земли не смог заполучить, – проговорил Шелехов.
Обиджонов нахмурился, ответил так, словно сам был виноват в происшедшем:
– Без взятки не обошлось. Придется и за директора совхоза браться. Плохо все это, плохо… Как теперь люди посмотрят? Что говорить будут? Ведь руководитель такого хозяйства в районе величина заметная. Подобных ему надо сажать не за взяточничество, а за дискредитацию Советской власти!
Шелехов примирительно произнес:
– Ну, это ты уж лишку хватил…
Абдухамид насупился, замолчал. Потом возразил неожиданно резко:
– Совсем нет! С других директоров спрашивает за малейшую провинность, а сам что творит?!
– Скоро доедем? – спросил Виктор Григорьевич.
– Минут через десять, – вглядевшись в показавшиеся вдалеке отроги гор, ответил Обиджонов.
Вскоре машина замедлила ход, осторожно свернула на наезженную дорогу, надвое разрубающую большое поле.
– Вот и их участок пошел, – тихо, словно боясь, что голос прозвучит громче работающего двигателя, проговорил Абдухамид.
– М-да… Действительно плантация… – в тон ему отозвался Шелехов.
Уазик, крадучись, преодолел еще метров двести и попал в глухую, почти осязаемую тень.
– Действуем, как договорились? – прильнув к лобовому стеклу, произнес Обиджонов.
Шелехов кивнул.
Слепяще вспыхнули яркие фары. Разметал по полю нервно-фиолетовые блики проблесковый маячок. Взревел двигатель.
Машина тряско рванула вперед, замерла внезапно, словно уперлась в бетонный парапет. В фокусе света оказался вход в четырехместную палатку, затаившуюся возле каменной россыпи.
Почти одновременно оперуполномоченные выпрыгнули из уазика. Металлически лязгнули, будто выстрелили, захлопнувшиеся дверцы. Снова стало тихо.
Из палатки высунулась лохматая голова. В желтом свете была отчетливо видна помятая, в пегой щетине физиономия. Слепо хлопали ресницами очумелые глазенки. Человек прикрыл лицо рукой с набухшими, выпирающими из-под кожи венами, крикнул хрипло:
– Слышь, Стасик! Кончай ваньку валять!
Обиджонов шагнул вперед, властно приказал:
– Выходить по одному и ни шагу в сторону!
– Побыстрее! – жестким окликом подстегнул Шелехов.
Голова мгновенно исчезла за пологом палатки, раздался громкий встревоженный шепот:
– Мужики, подъем! Кажись, менты нагрянули!
– Быстрее, было сказано! – напомнил Шелехов.
– Мы чё? Мы ничё? Мы сейчас, – заискивающе произнес лохматый, на четвереньках выползая из палатки.
Едва он вышел из конуса света, Шелехов поймал его за руку:
– Вперед!
– Чё хватаисся? – возмутился лохматый. – И так не сорвусь!
Однако оперуполномоченный, не выпуская руки, препроводил его в двухместное отделение для задержанных, благополучно усадил, закрыл дверцу уазика и снова отошел от машины.
– Следующий! – с веселыми интонациями крикнул Обиджонов.
Следующим был неказистый мужичонка в повислой майке, над вырезом которой парил вытатуированный на впалой груди орел, больше всего похожий на неожиданно подброшенного вверх дряхлого петуха. Как бы ища поддержки, мужичонка слепо вытянул вперед руку, а когда натолкнулся на Шелехова, вздрогнул и покорно засеменил к уазику.
За ним шел долговязый парень с длинной, как кабачок, головой и острыми залысинами. Потом, путаясь в сетчатом пологе и досадливо чертыхаясь, выкарабкался довольно опрятный, если не принимать во внимание неровно обстриженные усы, мужчина предпенсионного возраста. Последним появился субъект, напоминающий оскаленного кролика. Сходство с мирным животным из отряда грызунов придавали два больших торчащих зуба. Отличие заключалось в глазах – они смотрел зло и ненавистно.
– Пошевеливайся! – прикрикнул Шелехов, уловив намерение субъекта нырнуть в темноту.
– Пошел ты! – огрызнулся тот, но, почувствовав толчок в спину, которым Обиджонов дал понять, куда нужно идти, недовольно заковылял к машине, презрительно сплевывая через каждые два шага.
Все задержанные довольно согласованно разместились в отделении, именуемом среди людей этого типа «собачником». Шелехов наблюдал подобные картины не раз и всегда удивлялся.
– Еще трое войдут, – удивленно хмыкнул он и на этот раз, запер дверцу, сунул ручку в карман.
Абдухамид на всякий случай заглянул в палатку, убедился, что его сведения о количестве работников на плантации Турсунова верны, и весело возвратился к машине:
– Все в порядке!
Шелехов задумчиво потер щеку:
– Надо бы и другую бригаду сегодня взять.
– Не успеем, – покачал головой Обиджонов. – Надо этих в райотдел доставить, и потом добираться часа два… Не успеем.
– М-да… у мужиков еще и объяснения надо взять…
Шелехов взял карманный фонарик, открыл дверцу, мазнул лучом по лицам притихших задержанных:
– Тесновато тут у вас… Кто желает прокатиться с комфортом?
– Иди ты! – загородившись ладонью, буркнул злобный кролик.
Шелехов бегло, но внимательно изучил физиономии, посмотрел на лохматого:
– Вылазь!
– Куда это? За чё меня-то? – перепугался тот.
– В кабине поедешь.
Пропустив лохматого вперед, к левой, заблокированной дверце, Шелехов уселся рядом с ним, притронулся к плечу Обиджонова:
– Выключи маячок. Раздражает.
Когда машина, освещая путь фарами, выбиралась на шоссе, Шелехов повернулся к соседу:
– Ну что ж, давай знакомиться.
Он сообщил свою должность, имя и отчество, сказал, откуда прибыл. Лохматый помолчал, потом кашлянул:
– Аж из Сибири прикатили… Меня Алексеем кличут, Каратаевым, сорок девятого года рождения.
– Судим?
– Двести девятая, – поморщился Каратаев. – Бродяжничество… Погашена судимость…
– Где прописан?
Каратаев замялся, ответил без охоты:
– Пока нигде… Паспорт потерял, получить никак не могу…
– Последнее место жительства? – продолжал спрашивать Шелехов. Вопросы он задавал таким тоном, словно сидел за собственным столом в своем кабинете, а перед ним лежал бланк протокола допроса.
– Как у вас пишется, – вздохнул задержанный, – без определенного места жительства…
– И занятий, – с усмешкой добавил Шелехов.
– Точно, – кивнул Каратаев.
– А все-таки?.. Ведь если судимость погашена, значит, времени прошло прилично… Жил же где-то после освобождения?
– Жил, – отмахнулся Каратаев. – Сошелся с одной в Красноярске. Прописала меня в частный дом… Ушел от нее и, как назло, паспорт посеял.
– Характерами не сошлись? – иронически полюбопытствовал оперуполномоченный.
– Ага… Она сама, как дура, каждый день
