мамой. Трое его друзей внесли к нам в гостиную белую женщину и положили ее на диван. У нее шла кровь, лицо опухло. Мужчины в ужасе переговаривались. Кто это? Вы что, нам смерти хотите? Они же все свалят на нас. Ладно, я проведу осмотр, но здесь ее оставлять нельзя. Папа принес аптечку, зашил рану на голове, приложил к лицу лед, обработал глаз мазью. Рука у незнакомки, судя по всему, была сломана, но папа сказал, что нужен рентген. Все, что в его силах, он сделал.
Лу сосредоточенно смотрел на меня. Одно было точно: он хорошо умел слушать. Неудивительно, что в день, когда мы познакомились, он выдал мне столько фактов об Уильямсах.
– Они нашли эту женщину на обочине – видимо, ее избил муж или любовник. И помогли, хотя знали, что рискуют жизнью. Я не думаю, что все белые ненавидят черных, но ты подвергаешь себя серьезной угрозе. У нашего иска будут последствия, Лу. Монтгомери сильно продвинулся вперед, но межрасовые отношения здесь по-прежнему далеко не идеальные.
Лу сидел в черном виниловом кресле на колесиках, с металлическими подлокотниками. Глядя, как резко он откинулся на спинку, я испугалась, что оно сейчас опрокинется.
– Тебе ведь даже не платят, – добавила я.
– Ты говоришь совсем как моя мама.
– Лу, как далеко ты готов зайти? Что, если сам попадешь под удар? Будешь ли стоять за девочек до конца?
Он выпрямился.
– Если ты спрашиваешь, можно ли на меня положиться, то отвечу тебе, что да.
Этот белый мужчина все еще верил, что миром правит добро. Я была моложе, но утратила эту веру в тот самый день, когда вошла в палату и увидела двух рыдающих девочек. Мне безумно хотелось обрести ее вновь. Возможно, человек с таким оптимизмом как раз и нужен Эрике и Индии. Отчаянный боец, остающийся на ринге, даже когда его вот-вот отправят в нокаут.
28
Монтгомери
2016
Я знаю, о чем ты думаешь. Очередная история о белом спасителе. Белый человек спускается с небес, выручает всех черных на свете и тем самым искупает грехи. С нашей помощью белые спасают души, тогда как мы, черные, не в силах спасти свои. Я читала в детстве «Убить пересмешника». Я знаю все эти клише. И не могу сказать, что осуждаю твой скептицизм. Но сейчас я всего лишь пытаюсь раскрыть тебе правду. И если мой рассказ складывается во что-то до боли знакомое, то извини.
Я уверена вот в чем: мы сами хозяева своих судеб. Так было всегда. Да, когда-то в этой стране нас пытались уничтожить, но мы не давали вытирать о себя ноги. О нет. Мы боролись, используя любые средства. Лу Фельдман тоже был подобным средством. И хотя постепенно я прониклась к нему симпатией, главными в этой истории всегда были сестры Уильямс. Именно из-за них я сейчас обращаюсь к тебе. Предполагать, что Лу, или я, или кто-либо другой в ходе этих событий обрел искупление, значит игнорировать противоречия, выпускать из виду, какими мы были до произошедшего и какими стали.
В Монтгомери я приезжаю поздно, смертельно уставшая. Сил хватает только на регистрацию в гостинице. Я впервые снимаю номер в Монтгомери. Когда сотрудница спрашивает, какова цель моей поездки, отдых или дела по работе, я отвечаю «Ни то ни другое» и в подробности не вдаюсь.
Наутро я звоню Лу в офис, и меня соединяют с его женой. Она спрашивает, как дела, диктует номер его мобильного. Я пишу сообщение, он отвечает, что освободится в полдень. Договариваемся встретиться у южного фасада суда.
Прошло много лет, но меня все равно удивляет, до чего он изменился. Я даже думаю, что не узнала бы его, если бы мы случайно где-то столкнулись. Его мальчишеский вид, из-за которого я когда-то отнеслась к нему с недоверием, исчез. Как и его шевелюра. Немногочисленные остатки волос тонким слоем зачесаны на макушку. Он сразу же шутливо говорит:
– Знаю, знаю. Когда мы в прошлый раз виделись, волос у меня было больше.
Я смеюсь.
– Как ты, Лу?
– Потихоньку. Пойдем. Тут недалеко вегетарианское кафе.
– Вегетарианское?
Он похлопывает себя по животу:
– Жена хочет, чтобы я прожил еще парочку лет. Но там и правда лучшие картофельные оладьи в городе.
Когда мы с Лу садимся друг напротив друга за стол у окна, он изучает меню так внимательно, будто впервые сюда пришел. Но он определенно частый гость: официантка сразу приносит чашку кофе с одним кубиком сахара и порционную упаковку сливок, а он спрашивает ее о муже, называя того по имени. На Лу очки в оправе без ободков – не похожие на прежние массивные. Очки прочно сидят на переносице, лицо в морщинах. После того как мы делаем заказ, он сплетает пальцы в замок, упирает в них подбородок и принимается рассказывать о своей практике. Лу горит тем, чем занимается, это не изменилось. На него теперь работает команда юристов, но, по его словам, по-прежнему нет ничего лучше азарта от выступлений в суде. Недавно он защищал мужчину, которому грозила смертная казнь, и выиграл дело.
Я спрашиваю о семье. Его дети – их двое – тоже стали юристами, хотя он, посмеиваясь, добавляет, что оба выбрали этот путь ради денег. Один – штатный консультант в технологической компании в Кремниевой долине, другой занимается налоговым правом в Монтгомери. Лу интересуется моей работой, и я рассказываю о буднях акушера-гинеколога, говорю, что изучаю способы снизить риск осложнений при беременности среди чернокожих женщин.
– Но сейчас ты в Монтгомери, – говорит он. – По телефону сказала, что хочешь повидать Индию.
– Да. Она больна. Ты что-нибудь слышал про это?
– Я уже пару десятков лет ничего не слышал про их семью. Работа занимает все время.
– Как и у меня.
Мы киваем друг другу – два профессионала, которые всегда могут оправдаться работой.
– Я иногда узнаю кое-что от Алиши, – говорю я. – Она до сих пор с ними общается.
– Алиша?
– Медсестра из клиники. – Лу не помнит ее. Меня это удивляет, но я напоминаю себе, что прошло больше сорока лет. – По ее словам, у Индии рак.
– Господи. Это ужасно.
– Ты помнишь их, Лу? Уильямсов?
– Конечно, помню, Сивил. Помню, как добр был к ним сенатор Кеннеди. Помню, как их бабушка пекла кукурузный хлеб. Помню отца. Боль в его взгляде, которая не давала мне спать.
Я не ожидала от Лу таких слов; перед глазами встает лицо Мэйса.
– А сестры? Какими ты помнишь их?
– Если честно, я жалею, что не узнал их получше. Старался держать дистанцию, поскольку они были совсем детьми. Для меня
