раз на эту тропинку и выйдешь. Мы туда на рассвете приехали: заехали на машине в кусты, ветками ее прикрыли и пешком поперли. Вера ножик выпросила, не охотничий, как у нас троих, Саврас нам златоустовские взял, у них сталь отменная, а рукоятки легкие, из березы, такие метать сподручно. Мы, конечно, всякие ножи метать обучены, но не всякие ножи сообщают тебе ментальную силу. А златоусты так ладно в руку ложатся, так, прямо как папа в маму, будто ты с этим ножом родился, будто он из тебя рос, а уже потом хирург его отделил, чикнул скальпелем. Каждый раз, когда я к своему ножу прикасался, – он во внутреннем кармане торчал, без ножен, – у меня аж мурашки по телу бегали, и яйца как бы животы втягивали, как перед сексом. Вообще, конечно, приятно кого-нибудь как следует убить ради благого дела. Кого-нибудь плохого, чтобы запас нравственной правоты перевешивал мысли о Божьей искре, которую ты собрался затушить легким движением руки, как свечу. Свечу… Сейчас все эти метафоры про свечу звучат замшело, потому что роль свечи в жизни человека не просто неочевидна, ее в принципе нет, разве что в храме влепить. Я к свечам иначе отношусь. Мы как-то две недели в детдоме без электричества просидели. Я до этого думал, что мир – это свет, а тьма приходит, если только выключателем щелкнуть. Для меня искусственный электрический свет был как бы светом естественным. Я родился посреди этой технической новой природы, она мне казалась незыблемой, а потом дерево от грозы на провода рухнуло, и я оказался в природе изначальной, дотехнической. Мне тогда семнадцать лет было. Но я помню, как понял, что мир – это тьма, что мы только кружочки какие-то в пользу света можем отвоевать, ошметки жалкие, всполохи. У меня слух обострился, я научился различать малейшие шорохи, шелесты, полувздохи. Мир вообще изменился. Я книги стал другими глазами читать – жадными, благодарными. Попробуй почитай при свече, да еще когда одна свечка на пятнадцать человек и сначала надо место отвоевать поближе к свету, локотками потолкаться, заслужить, добиться, а потом уже, в награду за упорство, за наглость, за старание, книгу раскрываешь и глазами – ац-ац! Я потом на голых красивых женщин так не смотрел, как на те буковки при свече. Прикольно было бы завалиться в какую-нибудь избушку на курьих ножках и пожить там месяцок без электрического света. Чтобы, знаете, замедлиться, перестать нестись. А главное, чтобы снова начать жить согласно естественному свету, а не как тебе житуха диктует. Вставать на рассвете, ложиться на закате – вот это вот все. Чтобы тело не противоречило природному ходу вещей, а как бы вошло с этим ходом в гармонию, в союз. Как вот мы сейчас – из-за холма поднималось солнце, и мы тоже поднимались на холм. Я последним шел, передо мной – Вера, дальше – Фаня, а впереди всех пружинил Саврас. Он перед боем всегда пружинит, скалится, ведет себя этак непосредственно, как будто он пацан, а родители его в цирк вот-вот повезут или в зоопарк. Но это не только от предвкушения, это оттого, что он разные варианты схватки в голове прокручивает, везде побеждает и с каждой такой прокруткой все больше наливается силой, уверенностью. А Фаня, наоборот, спокойным делается, сонным. Он варианты не прокручивает, а как бы включает энергосберегающий режим, чтобы взорваться, как бомба, когда понадобится. А я возбуждаюсь. Но это физиологическая реакция, как потные ладони или мурашки, а внутренне я боюсь. Это вообще мой секрет – страх. Я в детдоме так боялся по роже получить, что по мне попасть никто не мог, а вот я, со страху, так быстро всех укладывал, что меня считали великим прямо бойцом, бесстрашным как не знаю кто, а я всего лишь ссал, когда страшно. Страх был таким сильным, что я заранее чувствовал кожей, как и куда соперник ударит. Смешно прозвучит, но мой страх будто способен прозревать будущее, предугадывать чужие действия и толкать меня на их опережение. Моя смелость – это страх, который решился действовать. Причем я себя не преодолеваю, нет во мне подвига преодоления страха, наоборот, я ему не мешаю, даю собой овладеть, а там уже все происходит само.
Мы поднялись на холм. Саврас полез на березу, любит он по деревьям лазить. А еще ему нравится появляться как бы с неба, чтобы дополнительно ошеломлять врага. Фаня прошел по тропинке дальше и скрылся за легким буреломом. Тут буреломистых мест мало, поэтому Фаня эту локацию и выбрал. В лесу очень сложно спрятаться. Звучит бредово, но так и есть. Достаточно ветке под ногой щелкнуть, и вся засада накрывается медным тазом.
Мы с Верой остались вдвоем. Она вытащила из кармана кухонный ножик, каким овощи режут, и показала им на поляну.
Вера: Мне у тропинки сесть или подальше?
Я: Подальше. Ближе к тому склону.
На том склоне была моя позиция. Он выгодно порос кустами, через которые добыча вряд ли попрется, слишком уж они густые.
Я: Сама только на него не дергайся. Скажу бежать – беги.
Вера: Бьют – бери, дают – беги.
Я: Наоборот.
Вера: Да я знаю, я пошутила.
Я: Смешно.
Помолчали.
Вера: Иди уже, мне закладку надо искать.
Я: Смотри не найди.
Я ушел в кусты. Метрах в десяти от меня Вера присела на корточки и заковыряла землю ножом.
Прошло два часа. Чтоб вы понимали, засада – это когда хрен покуришь и хрен пошевелишься. И неизвестно, что хуже. Хотя нет, известно. Мышцы и без перемещения в пространстве можно понапрягать, а кровь, осиротевшую без никотина, ничем не утешить. А еще в засаде лучше не смотреть, а слушать. Потому что, когда и слушаешь, и смотришь, башка быстрее устает, чем когда просто слушаешь. Смотреть на самом деле и бессмысленно, однако не смотреть очень трудно психологически, кажется, будто только глаза закроешь, сразу все и произойдет, а ты прошляпишь. Мы так устроены, беспочвенно доверяем глазам больше, чем ушам. Мне кажется, это тоже из-за электрического освещения с нами произошло. Граф Монте-Кристо как-то сказал, что самое худшее в жизни – это ждать и догонять. Если вдуматься, у меня не жизнь, а говно. Догоняю Ангела и жду, когда придут убивать Веру. Лучше мне на свою жизнь со стороны вообще не смотреть. Если разобраться…
Я открыл глаза. Вскоре на холме появились парень и девушка. Парень уткнулся в телефон, шел первым, девушка шла за ним, заглядывая ему через
