апофеоза станут гулкие звуки огромного металлического барабана, самоотверженно извлекаемые немым барабанщиком, потерявшим однажды свою возлюбленную в посейдоновых глубинах. В тех же пучинах некогда сгинул хозяин гордого старого пса. Теперь пес одиноко сидит здесь для того, чтобы мы знали — нас всегда кто-то ждет, даже если мы с ним еще не знакомы. Тогда сердце и шаг перейдут на бег. Они будут ускоряться и ускоряться, пока глаза не увидят треножник, на котором, как на троне, восседает прорицательница. И тут она все расскажет, все станет ясным, а точнее, промытым, ведь мы на море. Откроются поры, задышится по-новому, и набережная ласковой волной вернет в привычный мир.
Глава XVII, где речь идет о покорении обитателями Дворца вершины Мангупа
Одиночество и внутренняя пустота, доведенные до абсолюта, заставляют человека отчаянно цепляться за тех, кто рядом, даже если рядом человек неблизкий и совсем уж случайный. Для отчаявшегося никакого значения не будет иметь отсутствие встречного желания у того, другого, проводить с ним время. Он сам вообразит, что захочет, и посчитает за правду. И чем большей властью наделен ищущий общения, тем ужаснее будет судьба его жертв.
Наша безумная Ванда с комсомольской одержимостью пыталась организовать нас на то, чтобы коллектив проводил вместе выходные. Разумеется, все оказывали серьезное сопротивление, но когда пряник был особенно заманчив, то, конечно, соглашались, как в тот раз, когда мы поехали на Мангуп.
— Коллеги, в эту субботу мы едем на Мангуп, — объявила однажды Капралова у нас в отделе. — Прошу к концу рабочего дня передать мне список желающих.
От методотдела поехали все, кроме Максима Петровича. Без жены он принципиально отказывался ехать, а у Ванды было такое деспотическое правило: едут только сотрудники, без своих вторых половин, детей, друзей и прочих. Формально она ссылалась на ограниченность мест в микроавтобусе, но на самом деле, и все это прекрасно понимали, ей было невыносимо терпеть, что у кого-то есть близкие люди, с кем можно делить вечера и выходные. Ну нет, все должны были быть в одинаковых условиях.
Меня несколько удивило, что в поездку собралась Зина Дрозд, которая не принимала участия ни в каких корпоративных делах. Если она и оставалась на дни рождения коллег, то всегда была недолго и норовила поскорее ускользнуть, а тут вдруг решилась поехать на целый день…
Для многих подняться на плато оказалось серьезнейшим испытанием. Самая верхняя точка поднималась над уровнем моря почти на шестьсот метров, так что снизу гора Баба-Даг казалась настоящим исполином. В немой торжественности она гордо возвышалась над миром, показывая свою породистость. Близость к небу давала право на слишком многое. Ну кто мог посметь бросить ей вызов? Никто.
Наш маршрут был сложным: то и дело путь перекрывали поваленные деревья, а в некоторых местах тропа так резко брала вверх, что, карабкаясь, приходилось держаться за ветки или вовсе хвататься за впереди идущего. И все вверх и вверх, и конца и края этому не было.
— Да чего там, конечно, поднимемся, — задорно (но только в самом начале восхождения) говорила Агнесса Карловна — самая возрастная в нашей экспедиции.
Толик Цаплин шел первым, так как не раз здесь бывал и дорогу знал хорошо. Он прекрасно справлялся с обязанностями проводника. Скромный и немногословный на работе, здесь он открылся для меня настоящим пятнадцатилетним капитаном. Никакая Эльвира уже не была ему указом, а она, кстати, волочилась где-то в хвосте колонны.
Мужчины, которых было меньше, шли между женщинами, готовые в случае чего оказать помощь. И эти бесстыдницы при малейшем затруднении вешались нам на руки и плечи, а еще каждые пять минут просили дать им паузу для отдыха. В первую остановку наши курящие дамы попытались закурить, но бесстрашный Толик резко отчитал обеих, напомнив, что в лесу курить нельзя, и те беспрекословно подчинились. Но, к сожалению, болтать им запретить никто не мог. Пустые разговоры и смешки жутко раздражали. Как мне казалось, они отнимали силы не только у самих трещоток, но и у тех, кто был вынужден невольно слушать их трескотню. Все это невероятно затягивало наше восхождение.
Половину пути мне пришлось тащить за собой Ванду и Эльвиру. Дело в том, что наш директор, пройдя часть маршрута, сообразил, что лучше уж помогать тем, кто полегче и помоложе, и под каким-то предлогом поменялся со мной, взяв на буксир Таню и Риту. Эти две бегемотихи — Ванда и Эльвира — были явно не по моей комплекции. У Ванды постоянно скользила подошва обуви, а Эльвира ввиду своего немаленького веса шла очень медленно, поэтому нам постоянно приходилось останавливаться, дожидаясь, когда она поравняется с нами.
Мою начальницу все это ужасно забавляло.
— Смотрите, три хороняки покоряют вершины. Слюна течет, нога волочится, — острила она и заливалась смехом. «Хороняки» — ее любимый образ, который она использовала всегда, когда нужно было показать сложность решаемой задачи.
На плато я забрался до чертиков уставшим. Но зато там, на вершине, смог на какое-то время отделаться от дам, что оказалось много сложнее, чем забраться на гору.
Мы условились пробыть здесь два часа, и каждый мог по своему усмотрению распорядиться этим временем. Коллектив Дворца стихийно разрезался на микрогруппы и рассыпался по древнему городу. Моей главной задачей было не попасть в компанию Ванды и Эльвиры. И здесь меня спасло присутствие директора. Разумеется, Капралова не могла оставить Илью Борисовича без внимания, и я, пользуясь этим, смог улизнуть.
Бывают места, где ты начинаешь ощущать себя иначе, будто тебя искусственно включили в некие кадры-обстоятельства, как в комбинированных съемках старых фильмов. Это связано с особой реальностью, которая вдруг так непрошено разворачивается перед тобой. Ты чувствуешь себя сбитым с толку, и вот в этом смятении образуется зазор, в котором происходит что-то совершенно исключительное. Тогда-то и начинает что-то вспоминаться — именно вспоминаться, — но отнюдь не биографическое, а куда более объемное и глубокое. В этом платоновом припоминании мир узнается по-настоящему, здесь и сейчас, независимо от всего предшествующего опыта. На считаные секунды восприятию удается схватить все сразу, обнять, замкнуть весь универсум, ощутить себя в благословенном брюхе мира и тем самым найти тысячи точек соприкосновения с каждым его творением.
Все это не сложно почувствовать, когда тебя подсадили так высоко, откуда открывается столь захватывающий вид. Вот оно — возвышенное в действии. Я не мог отделаться от чувства, будто меня, как маленького ребенка, отец заботливо посадил к себе на плечи, чтобы я мог увидеть все сам. Да, но тогда кто же мой
