метрах в пяти от них и в темноте пока никого не видел. За ним осторожно, с опаской вошли еще двое. Вспыхнул огненный глаз фонарика, его луч хлестнул по стенам справа налево. Один из солдат увидел сидящих на полу людей, удивленно хмыкнул. И сразу же грубый голос скомандовал по-немецки:
— Руки вверх!
Беглецы повиновались: в этот миг каждый до конца понял, что такое отчаяние — безысходное, безмерное.
— Кто такие? Что делаете здесь?
Стоявший у окна Юрек, которого немцы еще не заметили, тотчас смиренно ответил:
— Здешние мы, господин начальник. Хотели с девчонками поразвлечься.
Луч фонарика метнулся, выхватил из тьмы подобострастную улыбку Юрека, его поднятые руки.
— Стань вместе со всеми.
— Слушаюсь.
— Есть еще кто в этом здании?
— Я так думаю — никого, господин начальник.
— Русские патрули возле деревни не появлялись?
— Нет, господин начальник.
Короткое молчание.
— Вальтер, доложи Дитриху.
— Есть! — один из солдат вышел.
— А вы, девки, марш по домам!
Лини вскочила. Но Клер не в силах была двинуться, даже когда Лини рванула ее за руку: ни тело, ни душа не повиновались. Она глаз не могла отвести от мертвенно-бледного лица Андрея, а он, не отрываясь, глядел на нее — печально, безнадежно.
— Ну? — пролаял солдат.— Марш отсюда!
— Идите, Клер...— сказал Андрей.
Она поднялась, и Лини изо всех сил потащила ее к двери. Уже в проходной с губ ее сорвался стон, она повернула было обратно. Но Лини выволокла ее за дверь.
4
Оттого что они вдруг очутились в поле, на морозе, Клер сразу вышла из оцепенения.
— Вон туда! — Лини показала налево и бросилась бежать, Клер за нею.
— Куда мы? — крикнула Клер на бегу.
— К Каролю!
Уже совсем стемнело. Недавно выпавший снег был мягкий и глубокий, почти по колено. Сперва они бежали рядом. Боль, ужас, которые рассудок уже не в силах был вместить, выхлестывались из них бессвязным, отрывочным бормотанием. Через каких-нибудь шагов тридцать обе запыхались, но никак не могли замолчать.
— Господи, не допусти...— твердила Лини.— Господи, не допусти! Господи, не допусти... Сжалься, сжалься...
А Клер словно пьяная:
— Нет, нет... Немыслимо... До чего жестоко... Нет, нет...
Вскоре Клер остановилась, хватая воздух ртом. Лини круто обернулась.
— Скорей! Если узнают, кто мы, бросятся за нами в погоню. Давай за мной.
Она рванулась вперед, и Клер тотчас же затрусила следом. Теперь они бежали молча — два года Освенцима вымуштровали обеих. Там, когда погибает кто-нибудь близкий, ты сперва слепнешь, или, не помня себя, исходишь воплем, или что-то бессвязно бормочешь и призываешь на себя смерть. А меж тем в тайниках души идет подспудная работа, и вдруг наступает перелом: перестаешь бормотать, снова берешь себя в руки, начинаешь бороться за жизнь. Так и сейчас, все существо Клер напряглось в одном усилии — бежать. Теперь, когда Лини прокладывала дорогу, это было намного легче, и все же ноги едва держали ее.
Сквозь тучи пробился тонкий луч луны, и справа, метрах в пятидесяти, они увидели крышу дома.
— Туда! — крикнула Лини и кинулась к дому. Вдруг тучи поредели, и слева они увидели еще один дом, поближе. Лини свернула к нему. Пока они добежали, луна снова успела скрыться. Лини, опередившая Клер метров на десять, сразу забарабанила в дверь. В ночной тиши стук показался Клер чудовищно громким. Но, очутившись на крыльце и увидев, что дверь все еще не открылась, она тоже замолотила по ней кулаками, задыхаясь, стала звать:
— Пане Кароль, пане Кароль!
Незаметно для них в окне чуть отодвинулась сбоку темная штора. И вот дверь приотворилась, мужской голос грубо спросил по-польски:
— Чего надо?
В узкой щели виден был только глаз и кусок щеки.
— Вы пан Кароль?
— А вы кто будете?
С решимостью отчаяния Клер выпалила:
— Заключенные, прятались на заводе. Юрек вам разве не говорил про двух женщин?
— Откуда ты родом?
— Из Франции.
— А ты?
— Она по-польски не понимает... Она из Голландии...
Дверь распахнулась, они увидели тощего пожилого крестьянина.
— Ну я Кароль. За чем пожаловали?
— Там немцы... Патруль... Велели нам уйти.
Кароль метнул испуганный взгляд в сторону завода.
— А мужчин задержали?
— Да. Где можно спрятаться?
— Только не здесь! — Он снова глянул в сторону завода, быстро заговорил: — Давайте-ка прямиком вон туда,, за те елки. Увидите сарай. А дом заперт. Я там вчера был, хозяева в Катовице. Поесть принесу завтра вечером.
Клер повернулась рывком — посмотреть. Снова проглянула луна, и в сотне метров стали видны тесно стоявшие деревья.
— Спасибо, дай вам бог здоровья,— горячо сказала Клер, оборачиваясь.
Но дверь уже захлопнулась.
— Спрячемся в сарае... Вон там, за рощей.
Лини тут же кинулась бежать. Луна медленно вышла из-за туч, теперь все пространство от дома до рощи было залито ее светом. И опять Клер пришлось бороться за каждый шаг: ноги подкашивались, вязли в снегу, грудь ломило, шею сводило судорогой. Она обливалась потом, повязанная тонким платком голова заледенела, в сапожках таял набившийся дорогой снег. Но в мозгу билась лишь одна мучительно неотступная мысль: «Беги... Беги...».
Ели уже маячили метрах в тридцати — высокие, толстоствольные: ветви их поникли под грузом снега. Верхушки были высвечены луной, но внизу под деревьями залегла тьма, лишь кое-где прорезанная узенькими полосками света. Тьма сулила безопасность, и близость ее подстегнула беглянок. Лини, широкая в кости, приземистая, бежала ровной рысцой, высоко поднимая голые ноги. И через каждые метров десять оглядывалась на бегу — не отстала ли Клер. Да она и сама уже выбилась из сил.
Со стороны завода донесся шум моторов, но ни одна не повернула головы. Вот Лини добралась до рощи, и ее сразу же поглотила тьма. Клер уже не бежала — шатаясь, еле передвигая ноги, она одолела последние несколько шагов, отделявших ее от спасительной темноты, и повалилась на бок. Миг — и Лини оказалась рядом. Опустилась в снег подле Клер, приподняла ее голову, прижала к груди. Говорить она не могла. По лбу все еще катился пот, сердце колотилось, обе судорожно глотали морозный воздух.
Шум моторов нарастал. Он совсем не походил на скрежещущий грохот танков, который они слышали раньше, да и был куда ближе. Клер испуганно села, показала в сторону завода. Лини поднялась, подошла к самой опушке.
