ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава первая
АРКАДИЙ ЮКОВ
●
Аркадию Юкову казалось, что он проснулся на пустынном острове в глухой части Тихого океана. Под напором Аркадия только что отступили черные пираты, и губы его еще шептали слова боевой песни:
Ты в жаркое дело бесстрашно и смело
Иди, не страшась ничего;
Если ранили друга, сумеет подруга
Врагам отомстить за него.[1]
Сон отлетел в прошлое. Открыв глаза, Аркадий убедился, что пустынный остров — всего-навсего деревянная, в меру жесткая кровать, омываемая морем щедрейшего солнца; пиратов, если не считать самого Аркадия, не было и в помине. Жизнь в действительности была, конечно, скучнее. Скучнее и проще. Но сейчас этот факт не опечалил Аркадия. И солнце, и утренний, особенно сладкий в шестнадцать с половиной лет, воздух, который, пожалуй, не уступит своим ароматом и свежестью тихоокеанскому, и взъерошенное ветром рядно[2] березовой листвы, которая шумела и переливалась за распахнутым в целый мир окном, — все это и многое другое, что сразу не учтешь, обещало необыкновенный день. Веря в это, Аркадий откинул к ногам разноцветное лоскутное одеяло и прыгнул на пол, как на палубу вражеского корабля.
Там, где кони по трупам шагают,
Где всю землю окрасила кровь!..[3]
Чудесно, мать честная! Можно спать, а можно встать и пойти куда-нибудь, распевая песню, и даже совершить какой-нибудь отважный поступок не возбраняется — было бы только желание. А всяких желаний у Аркадия хоть отбавляй. Может быть, именно этим самым — поступком — сегодня как раз и заняться? Вряд ли в ближайшую тысячу лет отыщется более подходящий для этой цели день. Что ж, Аркадий Юков готов сейчас на все. Смотри на него и удивляйся, мир!
Что сказать об Аркадии?
Говорят, что некоторых людей можно с точностью до одной десятой определить единственным словом. Пытались определять таким магическим словом и Аркадия. «Жулик!» — крикнула однажды непримиримая с чужими слабостями соседка и вслед за этим плюнула, чтобы подтвердить свое горячее презрение к сыну портового грузчика. «За что же?» — мог спросить ее Аркадий. Он ни разу не воровал в ее саду ни антоновских яблок, ни синих слив, так как вообще не имел привычки посещать сады, принадлежащие невежливым и легкомысленным людям. Как видите, оспаривать утверждение соседки было можно, но Аркадий промолчал. Бранные слова сыпались на Юкова градом. На опровержения неприятельских выпадов, если бы он встал в оборонительную позицию, уходила бы добрая половина светового дня, а у Аркадия были занятия поувлекательнее. Он мог, например, выскочить из трамвая на полном ходу (вскочить тоже мог), броситься на реке под самую корму какого-нибудь старорежимного пароходика, поближе к винту, а потом, заглушая ругательства некультурного капитана, на всю реку орать:
Америка России
Подарила пароход![4]
Другие занятия Аркадия были примерно такого же рода. Строгие люди, в том числе и милиционеры, не называли их невинными. Именно поэтому характеристики, выдаваемые Аркадию, были лаконичны, как выстрел из револьвера, — в одной из книг Аркадий вычитал такое роскошное сравнение. В характеристиках преобладали слова, которые достались нам главным образом от старого мира (жулик, хулиган), а они-то, как известно, хоть одним краешком да пристанут к любому, с точки зрения строгих людей, неблаговидному поступку.
Но как ни проницательны наши современники, они, по причине своей исключительной занятости, иногда не могут заглянуть во все тайники мальчишеской души, а бывает, что эти тайники упрятаны глубоко, и нужно порыться, прежде чем наткнешься на драгоценное зернышко с живым росточком; из таких зернышек искусные садовники выращивают растения, о которых человечество впоследствии говорит: «Вот это настоящие люди!»
Скажем прямо, современники Аркадия на первых порах его почти сознательной жизни не заметили в нем сколько-нибудь проросших зернышек добра, хотя и зла не хватало до полной порции, поэтому-то Аркадий и считался состоящим в комсомоле, с целью перевоспитания конечно.
Есть люди, и даже среди мальчишек, которые прямо бесятся от того, что мир не замечает их добродетелей. Аркадий не принадлежал к числу таковых. Во-первых, он был скромен и всегда при этом сохранял уверенность, что в ближайшие +десять — пятнадцать+ дней совершит какой-нибудь героический подвиг, который одним махом зачеркнет все плохое, содеянное им раньше. Скромность мешала ему признаться, что он не какой-то там шарлатан (любимое словечко отца), а благородный романтик, и что по щедрости природы отпущено ему особых душевных сил и энергии значительно больше, чем требуется молодому человеку шестнадцати с половиной лет от роду. Вот почему поспешные выводы современников не огорчали «полудефективного» школьника, у которого волосы на правом виске частенько были подпалены, потому что он имел привычку класть недокуренную папиросу за ухо, и уж, конечно, не могли отравить его существование. Будущее у Аркадия Юкова было все впереди!
Что еще сказать об Аркадии?
Можно со вздохом открыть одну тайну, которую не знают пока ни мать, ни отец. Аркадий провалился на испытаниях (с треском, если применим этот плотницкий термин к данному обстоятельству) и единственный из вчерашних девятиклассников школы имени Владимира Ильича Ленина не имеет права называть себя учеником десятого класса. Но пусть это будет сказано по секрету, так, чтобы и сам Аркадий не знал. Не будем до времени расстраивать его. Он, кажется, забыл об этом. Да и не мудрено забыть неприятность двухнедельной давности в такое ослепительное по яркости солнечное утро!
Жизнь, гром-труба, замечательная штука! — этими словами наиболее полно могло быть выражено настроение Аркадия, когда он высунулся в окошко и оглядел ближние и дальние подступы к своему покосившемуся сразу на три угла домишку. Оговоримся сразу, «гром-труба» выражение наносное, тоже вычитанное Аркадием из одной довольно популярной книги; в устах Аркадия оно имеет множество оттенков — от самых грубых до самых ласковых. В данном случае оно означало восхищение.
Мир, обещающий множество открытий, манил Аркадия на свои просторы. Но прежде чем вырваться из тесных стен родительского дома, с его ежедневными проблемами питания (какие, в сущности, пустяки!), со слезами матери (это вот посерьезнее) и с отвратительными кулаками отца, имеющего привычку бить по лицу(ну, погоди у меня!), требовалось, как