— Должно быть, праздники скоро, — в раздумье сказал Войтек.
— Отец, наверное, поедет поросёнка покупать, — заметил Куба.
И в ожидании праздников и поросёнка они ходили важные, чинно ступая босыми ногами, живот вперёд, руки за спину, голова кверху поднята, вихры водой примочены — самим на себя чудно смотреть!
Раньше Пётр не любил бывать с ними, прогонял, чтобы не видеть, какие они голодные да оборванные. А теперь брал с собой в поле, сажал на межу и, слыша из звонкие голоса, отирал пот и шептал с улыбкой:
— Мне тяжело, зато вам легче будет!
III
День угасал. Огромный солнечный диск склонялся к горизонту, озаряя небо розовым закатным светом.
А от леса надвигалась золотая лунная ночь, волоча за собой туманно-серебристый шлейф. В росистых травах закричал дергач; из лозняка у лесной опушки заухала выпь; на запад тянулась вереница журавлей, оглашая воздух протяжным курлыканьем.
Наступил таинственный, загадочный вечер накануне Ивана Купалы; в этот вечер люди понимают речь зверей, птиц и растений.
Пётр допахивал поле, покрикивая на лошадь, и его зычный, весёлый голос разносился далеко вокруг:
— Но!.. Но, малютка!.. Но!..
Долетал отцовский голос и до детей, сидевших на росистой траве, напротив большой кучи хвороста и терновника, черневшей в вечерних сумерках. Склонившись друг к другу, они тихонько дремали. Огромное угасающее солнце, надвигающаяся ночь, омытая росами, словно мягкие серебристо-золотые крылья, обнимали их, навевая сон.
Вдруг Куба зашевелился.
— Земля говорит… — пробормотал он тихим, сонным голосом.
— Вот глупый! Разве у земли язык есть? — рассердился Войтек.
— А нет? Как бы она тогда просила солнышко пригреть её, а дождик — полить?.. Цветы и травы тоже разговаривают…
— А ты слышал?
— Слышал.
— Что же они говорят?
— Да много чего… Ой! Вот и сейчас — слушай!
Войтек прислушался. И в самом деле, с лугов, из лесу доносился шорох и шёпот, словно тысячи крохотных существ тихонько переговаривались между собой.
— Ой! — опять вскрикнул Куба.
Старший вытаращил глаза — ему казалось, что так лучше слышно, — и замер.
Теперь уже звуки сливались в слова, всё более явственные, понятные. Они звучали где-то далеко и в то же время совсем близко, как будто их кто нашёптывал на ухо.
Не то жужжание, не то пение, не то перезвон полевых колокольчиков доносились до мальчиков:
Тсс!.. Всё спит!.. Из серебристых сит Давайте сыпать, сыпать мак!.. Пока окутал землю мрак, Пока звезды рассветной нет, Пока не вспыхнул зорьки свет, Росу мы сеем — травы спят, Мы сеем сны над кровлей хат Из серебристых лунных сит!.. Тсс!.. Всё спит…
— Слышишь? — прошептал Куба.
— Слышу. Я боюсь! — сказал Войтек и крепче прижался к брату.
Голоса приблизились и зазвучали ещё отчётливей:
Тсс!.. Всё спит!.. Свет месяца дрожит… По золотым ржаным полям, По пряным травам и цветам Мы водим лёгкий хоровод — Он в ночь далёкую плывёт. Плывёт он в ночь волшебных снов, Скользит по венчикам цветов, Их аромат в ночи разлит… Тсс!.. Всё спит…
Вдруг в камнях, в траве, в кустах что-то зашуршало, затопотало, будто множество маленьких торопливых ног. Мальчики даже дыхание затаили, шею вытянули — смотрят, вытаращив глаза: что за чудеса!
На меже, под старой, дуплистой грушей, толпятся в траве маленькие человечки в разноцветных одеждах; вот, взявшись за руки, они принялись танцевать.
— Гномы!.. Гномики! — прошептал Войтек.
Тут взошла луна и залила полянку серебряным сиянием.
— Король! — воскликнул Куба сдавленным голосом. — Ой! Король… — и показал пальцем на старую грушу, из дупла который исходил яркий, белый свет.
Ослеплённый этим внезапным светом, Войтек сначала ничего не мог различить, но, когда глаза немного привыкли, увидел в дупле старенького короля в белой мантии, в короне и с золотым скипетром в руке.
Войтек не успел ахнуть, как в большой куче хвороста и терновника, сложенной Петром, золотыми пчёлками зароились маленькие юркие искорки и зазмеились золотые язычки пламени.
А в воздухе опять зазвучал тихий, звенящий напев:
