Остановятся и глядят на работника, а у того глаза сверкают и пот по лицу струится, будто он с медведем один на один схватился и не уступает.
— Разогнул бы спину, отдохнул маленько, — говорили мужики.
А Пётр в ответ:
— Не работа спину гнёт, а лень да нищета.
Идут мимо девушки, посмотрят и скажут жалостливо:
— С вас и так уже пот градом льёт. Отдохните малость!
— Не польёшь её, землицу, потом — и хлебушка не поешь! — отвечает Пётр.
Идут бабы, удивляются, головами в красных платках качают:
— Господи! Да вы зря тут надорвётесь и хлебца своего не отведаете!
А Пётр в ответ:
— Не я, так другие отведают. Человек сегодня жив, завтра мёртв, а земля навеки останется!
Но, как бы Пётр ни трудился, без гномов ему бы ни одного камня не сдвинуть, ни одного пня не выкорчевать. Правда, гномы прятались от него, и он, не видя их, сам себе удивлялся.
— Ого! И откуда во мне такая силища? — говорил он, выворачивая огромный пень, на целую сажень ушедший корнями в землю. — Тут на четырёх мужиков работы хватило бы, а я один справляюсь.
Не знал он, что рядом целая толпа гномов суетится: пень изо всех сил тянут, лопатами подкапывают, корни подрубают — только щепки летят.
Пётр один раз топором взмахнёт, а они — десять, вот и спорится работа.
Наляжет Пётр на камень — что такое? Камень здоровенный, а он его шутя катит.
Невдомёк ему, что вместе с ним гномы камень подталкивают: он раз толкнёт, а они десять!
Вот как они ему помогали.
И работа у Петра кипела.
Через неделю не узнать было пустоши. Навстречу утреннему солнцу выглянула освобождённая от камней и корневищ, от кустов и сорняков земля. Перед мазанкой чернели большие смолистие пни — печь зимой топить, на межах высились кучи хвороста и терновых веток. Только кое-где с краю торчал куст шиповника, обозначая границу поля, а само поле лежало чистое, ровное — все кочки срыты, все ямы засыпаны, — и над ним порхает жаворонок, заливаясь звонкой песней, будто серебряные гусельки зорю играют.
Пришёл Пётр с новой сохой на свою полоску и заплакал от радости. Сняв шапку, упал на колени и поцеловал отвоёванную землю. Потом налёг на рукояти и вонзил в неё широкий, острый сошник, ярко горевший на солнце.
— Гей ты, поле моё, поле! — воскликнул он.
«Гей ты, поле!..» — ответило эхо с лесной опушки.
Там, на краю поля, радуясь на своего пахаря, пели и плясали весёлые гномики. Сам король Светлячок прикоснулся золотым скипетром к новой сохе, благословив её на мирный и радостный труд.
Возвращаясь вечером с пахнущего свежей землёй поля, Пётр вспомнил, как грязно у него дома, и приуныл. В поле — чистота и благоухание, небо как голубое озеро, в котором днём купается солнце, а вечером месяц плывёт в ладье, высекая искры серебряным веслом, и каждая искра вспыхивает яркой звёздочкой, а в хате грязь, запустение, всё черно от копоти и пыли, всюду сор.
«В лесу и то красивей, — думал Пётр. — С деревьев дикий хмель свисает, а в хате паутина из угла в угол протянулась. На вороне перья ясной синевой отливают, а у нас с ребятишками рубашки заскорузли от грязи. Даже у ящерицы спинка чистая, на солнце блестит, а мои мальчишки такие чумазые, хоть репу сей».
Повесил голову Пётр, вздохнул и толкнул дверь хаты. Но что это?
Его ли это хата? Печка выбелена, паутина обметена, лавка, стол, табуретки вымыты, сора как не бывало. И убогая хатёнка сразу веселей стала и нарядней.
Протёр Пётр глаза: померещилось, что ли? Да нет: хата на прежнем месте стоит, а в ней всё чистотой сверкает.
— Кто же это здесь хозяйничал? — спросил Пётр.
— Марыся и мы! — весело крикнул Куба.
У Петра сердце смягчилось. Он словно оттаял. Обнял он всех троих детей, а увидев, что у Войтека и Кубы волосы гладко причёсаны и лица умыты, даже поцеловал их.
А тут и ласточка прилетела — птенчиков покормить.
Три раза влетала — и улетала обратно, не узнавая хаты!
Наконец, увидев, как чисто стало, весело защебетала:
Мужичок, мужичок, Горе сунь за кушачок, Рано полюшко вспаши Да засеять поспеши, Хату чисто прибери, Мне окошко раствори!
Песенка не очень-то складная, но ведь ласточка — всего лишь деревенская простушка и не умеет петь по-учёному. Зато как легко и радостно на душе от её немудрёной песенки!
И Пётр тоже почувствовал себя легко и радостно. Потный, грязный после целого дня работы на жаре, он взял ведро, пошёл к колодцу, чисто вымыл лицо и руки, пригладил чуб, отряхнул одежду и весело подсел за стол к ребятишкам, которые ели картошку.
Никогда раньше отец не умывался перед ужином, не смотрел на них так ласкаво, и мальчики удивлялись не меньше ласточки.
