крыльцо.
Как бы там ни было, в четырнадцать ноль-ноль первый полк бригады, одетый, как и положено, в шинели и буденновские шлемы, обутый в валенки, погрузился в теплушки товарного состава.
Железные шпеньки труб над всеми без исключения теплушками дымили усиленно, веселые кудрявые хвосты вылетали из них вместе с искрами и хлопьями огня, – бригадные интенданты так усердно не топили, наверное, даже бани, – при виде таких оживших теплушек у Каменского даже на душе сделалось светлее.
Для второго кавполка уже ни шинелей, ни обуви не было, поэтому первый полк, попав в натопленные загоны, живо поснимал с себя все теплое и сдал интендантам, те похватали одежду и обувь, погрузили в фуры и вскачь понеслись через весь Рославль к казармам, где их ждал второй полк, одетый пока еще по-летнему.
Добравшись до поезда, второй полк сделал то же самое, что и первый: снял с себя теплую одежду и обувь и вручил интендантам, те, погоняя взмыленных лошадей, понеслись в казармы…
Думали уложиться в отведенное время и под барабанный бой покинуть железнодорожную станцию или, может, даже выиграть немного в минутах, но не получилось – последних бойцов фуры доставили в эшелон в легком летнем обмундировании и чуть ли не босиком – процесс переодевания все-таки неоправданно затянулся.
Впрочем, не это беспокоило Котовского, а совсем другое – многие бойцы простудно сопели, надрывались в кашле, кхекали, держались за животы.
Когда солдат держится за брюхо, это плохо – может быть брюшной тиф. А когда человек кхекает, сопит – тоже плохо, это может оказаться признаком сыпняка, – тифа сыпного.
Котовский и его штаб также расположились в теплушке, пассажирского вагона для командиров на небольшой рославльской станции не нашлось.
И, кроме того, большую головную боль все-таки рождала ситуация с теплым обмундированием – а что если и в заснеженном Петрограде бойцов придется выводить из вагонов босыми? И ему, комбригу Котовскому, будет стыдно, и другим командирам, независимо от их должностей, также будет стыдно, а бойцам просто-напросто опасно: тиф ведь не дремлет ни на юге, ни на севере…
Когда до Петрограда оставалось совсем немного, километров двести, вагоны с котовцами остановили и загнали на запасные пути. Григорий Иванович невольно потяжелел лицом, на щеках у него вздулись желваки:
– Что случилось?
– Сейчас узнаю, – Каменский набросил на плечи шинель и выпрыгнул из теплушки.
Вернулся он минут через десять, просветленный, с улыбающимся лицом. Котовский глянул на него исподлобья:
– Ну? – Причин для того, чтобы улыбаться и вообще светиться, как гусиное перышко на солнце, он не видел.
– Полный порядок, Григорий Иванович, – Каменский не выдержал, потер руки. – Нас ждут два вагона с теплым обмундированием и обувью для бойцов.
Тут невольно засветилось лицо и у Котовского.
– Великолепно! Отличная новость! – воскликнул он и также потер ладони. – А то я уже приготовился положить голову на плаху.
– Это еще не все, Григорий Иванович.
– Что еще?
– Нам дают штабной вагон.
Котовский оглядел теплушку, в которой они тряслись уже целую неделю, стукнул костяшками пальцев по доскам обшивки.
– Да мы уже и к этому шкафу привыкли, – проговорил он спокойно, – даже картошку научились варить на ходу. Можем обойтись тем, что есть.
– Командиру бригады положен штабной вагон, – назидательно произнес Каменский, – а раз положен, то, наверное, должен быть. Кое-что нам из продуктов выделили – несколько оленьих туш.
– Говорят, мясо оленье целебное… – Котовский озабоченно помял темя, заболевшие бойцы не выходили у него из головы: может, оленина сумеет вытянуть из них разные простуды и хвори?
– Вот и будем лечить своих орлов, – в голосе Каменского послышались обрадованные нотки. – Но докторские микстуры тоже не помешают: кашель олениной не лечится.
Котовский отодвинул дверь вагона, поежился от острого холодного ветра, ударившего ему в лицо, отметил, что под самые колеса вагона подгребается колючий снег.
– Сколько нас продержат на этом разъезде? – спросил он у Каменского.
– Железнодорожники темнят. Говорят, как только поступит приказ, так сразу и отправят.
– Оленина нам сейчас в самый раз. Надо, чтобы повара приготовили из нее горячее. Суп, шулюм, шурпу, что-нибудь еще – они знают.
– На переобмундировку, еду, лечение и прочее нам понадобится не менее трех часов, Григорий Иванович.
– Значит, будем просить привал на три часа. Плюс один час – резервный. Освободимся раньше – раньше попросимся в дорогу…
На разъезде, слава богу, имелся телеграф, Каменский довольно быстро связался с Петроградом и получил добро на четыре часа отдыха – видать, там, наверху, понимали, в каком состоянии находится бригада Котовского.
Конечно, в боевых условиях четыре часа задержки – это нечто сродни отступлению, чуть ли не ЧП, тем более, что генерал Юденич изо всех сил давил на Петроград, хотел ворваться в него, выбить красных; сдерживали Юденича из последних сил, даже дышать было трудно, но Котовскому, несмотря ни на что, дали четыре часа, которые попросил его штаб.
Привал на неведомом разъезде, которых на Николаевской железной дороге было очень мало, по пальцам можно пересчитать, поднял дух бойцов, некоторые даже кашлять и кхекать перестали, уже готовы были идти в атаку – ну хоть сейчас: вот что может сделать короткий отдых и горячий суп из оленины, который быстро и умело приготовили бригадные кашевары.
Котовцев ждал Петроград.
Но Петроград котовцы обошли стороной, в городе бригада так и не побывала, не познакомилась с дивными соборами и площадями, – надо было спешно занимать позиции, обстановка была очень тяжелая, генерал Юденич, которого сами же белые прозвали Кирпичом, подтянул к городу все, что у него имелось, вместе с заначками: и артиллерию, и кавалерию, и диковинные английские танки, пришедшие с севера, не говоря уже о пехоте – главной надежде Кирпича.
Пехоту он ценил, часто хвалил и готов был писать об усталых, пропитанных соленым потом стрелках не только статьи, но и книги, хотя, честно говоря, не писал ничего – не до этого было. О книгах Кирпич только подумывал – вот завершит операцию, возьмут Петроград и уйдет в отставку. А в отставке хорошо… Можно совершать приятные для души действия – сидеть на даче, поглядывать в окна на недалекие воды Финского залива, нехорошо вспененные непогодой и, греясь у пламени камина, либо окопавшись в огромной петроградской квартире, слушая, как за стенами дома погромыхивает холодный дождь, предаться воспоминаниям о войнах на Кавказе.
Из этих воспоминаний может получиться очень недурной том. Его приятно будет иметь у себя в ранце солдатам, вместе с которыми Юденич воевал под заснеженными горными вершинами и штурмовал тяжелые кавказские перевалы.
Вот с таким интеллектуалом и предстояло сражаться Котовскому. И хотя Юденич в Петроград не вошел, – и вообще больше никогда не увидел этого города, Котовский войну эту проиграл, о чем впоследствии и признался.
«Переброска утомленных боями частей бригады на Петроградский фронт, в абсолютном смысле голыми и босыми, колоссально отразилась на боеспособности частей бригады.
