новый смысл: поднимает народ на борьбу против иностранного империализма; добивается учреждения демократической республики; выдвинул лозунг: «Каждому пахарю — свое поле!» — и выступает за улучшение положения рабочих и ограничение капитала. Недавно к «Трем принципам» он добавил «Три политические установки»: союз с Советской Россией, союз с коммунистами, поддержка крестьян и пролетариев. В январе нынешнего года состоялся Первый конгресс гоминьдана. В дни его работы Сунь послал в Москву телеграмму: «Народы Китая и России должны вместе, рука об руку, идти по пути свободы и справедливости. От имени Всекитайского конгресса гоминьдана шлю братский привет великому соседу — Советской России». Конгресс принял и «Три принципа» и «Три установки». Решено реорганизовать гоминьдан. Компартия вступила в него на основе индивидуального членства и сохранения своей организационной и политической самостоятельности. Цель этого союза — создание единого национально-революционного фронта».
Бородин вынул из стаканчика на письменном столе остро заточенный красный карандаш и начал заштриховывать им «каплю»: «Как видите, база революции укрепляется. Но в самом гоминьдане все более четко обозначаются три течения: правое, левое и центр — как в любой буржуазной партии. На правом фланге — помещики, компрадоры, большинство генералитета и офицерства; на левом — крестьяне и рабочие, их, к слову, в гоминьдане мало, а также «буржуазия узких улиц», как я ее называю, то есть мелкие торговцы и хозяйчики, отдельные представители национальной буржуазии, интеллигенция. Ну а центр — типичное болото, хлябь». «Пестрей не придумаешь… — Василий Константинович с сомнением посмотрел на густо заштрихованный красный кружок. — Что же удерживает их вместе?» «Прежде всего — авторитет Суня, его огромная популярность. Но вы сами понимаете, какие острые противоречия раздирают гоминьдан. А если к тому же учесть, что против президента и его сторонников выступает крупная буржуазия, что Суня и Южное правительство ненавидит купечество, что в правительственных учреждениях кишмя кишат шпионы северных милитаристов и иностранных разведок, а на провинцию время от времени нападают и всякого рода вояки, — обстановка здесь достаточно сложная». «Куда уж сложней… — Блюхер подивился спокойному тону Бородина. — Выходит, реальные надежды революции только на коммунистов, на компартию?» «Я бы добавил: и на левых гоминьдановцев. Но прежде всего, конечно, на компартию. Но она малочисленна, в начале года не было и тысячи членов». — «На весь Китай?» — «Чему вы удивляетесь? Компартия совсем молода, ей нет еще и трех лет. Правда, сейчас она стремительно растет. Это хорошо. Однако пролетарский состав очень сильно разбавляется наплывом мелкобуржуазных элементов. Вы сами понимаете, к чему сие может привести, К тому же новички не имеют ни политической, ни революционной закалки. А руководство… Довелось мне беседовать с генсеком ЦК, профессором Чэнь Дусю. Рад был бы ошибиться, но на мой взгляд — правый оппортунист чистейшей воды. Не верит ни в революцию, ни в массовое движение».
Не ошибся Михаил Маркович…
В тот первый день Блюхер увидел в вестибюле резиденции Бородина портрет комкора Павлова. Рамка была повязана черным крепом.
«Тяжелая потеря», — Бородин испытующе, будто сравнивая, посмотрел на нового советника. «При каких обстоятельствах он погиб?» — «Нелепая и странная смерть. Выехал в войска изучать положение на месте — и утонул. Упал с трапа, когда поднимался с лодки на борт судна. Упал на глазах у многих людей, но тело удалось обнаружить в реке лишь через двое суток». — «Причина падения?» — «Так точно и не установили. Врач, немец, дал заключение: признаков насильственной смерти нет». — «Действительно, странно. Молодой. Здоровый…»
Тогда Василий Константинович не усомнился в заключении врача. Тогда…
«Сунь Ятсен сказал на похоронах: «Благородный сын Советской Республики. Первая жертва России ради Китая в его борьбе за свободу». Блюхер посмотрел на портрет в черном крепе. И почему-то подумал: «Сколько будет еще жертв?..»
Тогда же, в один из первых дней, он собрал военных советников. По прежней службе знал немногих. Цвет Красной Армии — командиры полков, комбриги, начдивы гражданской, почти все удостоенные орденов Красного Знамени, многие уже и «академики»: пехотинцы и артиллеристы, инженеры и кавалеристы, военморы и летчики, специалисты по связи, разведке, транспорту, интендантской службе… Все в одинаковой гоминьдановской военной форме без знаков различия.
От них Блюхер хотел узнать о военном положении в Гуандуне, о состоянии армии Южного национального правительства.
Первым выступил старший советник Александр Иванович Черепанов: «Военные формирования на территории провинции объединены в «Союзную армию». По оценкам правительства, она насчитывает сто пятьдесят тысяч, более реальная цифра восемьдесят тысяч. «Союзная армия» состоит из частей, лишь условно подчиняющихся президенту и правительству».
Черепанов находился в Кантоне давно, приехал вслед за Бородиным. Рослый, подтянутый, штабс-капитан старой армии, командир красного полка в боях под Гатчиной в первые месяцы гражданской войны и комбриг в конце ее, недавний выпускник Академии генерального штаба РККА, Александр Иванович окончил сразу два факультета, основной и восточный, владел китайским языком. Опытный, образованный командир… Он и другие советники, дополняя друг друга, нарисовали картину весьма своеобразную. Большинство генералов «Союзной армии» — богачи и крупные землевладельцы; офицеры почти поголовно также выходцы из семей помещиков, буржуазии, купечества. Связь с гоминьданом и Южным правительством они используют для достижения личных выгод. Формирование войск проводится каждым генералом по собственному вкусу и разумению: сами определяют штаты в дивизиях, бригадах и полках — в полку одного генерала солдат бывает больше, чем в дивизии другого, каждый нанимает столько, сколько позволяют его средства.
«Как относятся в войсках к советским инструкторам?» — «Поначалу смотрят на нас с подозрением, как на всех других иностранцев. Потом начинают понимать, что мы бескорыстно приносим пользу. И лишь как венец всех наших усилий — доверие. За всеми нами утвердилось имя «хунданжэнь». Кое-кто бросает и «чихуа» — «красная опасность», и «янгуйцзы»…»
Оставшись один, Блюхер попытался собрать воедино то, что узнал от Бородина и краскомов. Затем сам выехал в войска. С переводчиком, со свитой приставленных к нему китайских помощников. Телохранители плечом к плечу встали на подножках автомобиля. Переводчик объяснил: такой эскорт считается самым почетным.
В каждом штабе — церемонии. Поклоны «старшему брату». Ни одного лица без улыбки.
Ненужные слова он пропускал. Вглядывался в лица генералов и офицеров. Кто он для этого? Или для того?.. Товарищ и помощник в общей борьбе или просто «хунданжэнь», а то и ненавистный «янгуйцзы» и «чихуа»?.. Первые освоенные им китайские слова… Непроницаемо блестящие глаза и любезные улыбки не давали ответа. На лицах хозяев иногда отражалось лишь замешательство, когда он, отказываясь от пышных застолий, просил провести в казармы, на плацы, в цейхгаузы.
В войсках он убедился: краскомы правы. Что ни формирование, то разные уставы, в зависимости от пристрастия генералов — японские, английские, германские, французские. Но все устаревшие, предвоенных времен. На плацу дивизии, которой командовал генерал,
