судя по короткой беседе, достаточно образованный, строй маршировал «прусским шагом» времен Фридриха Великого: солдаты, высоко поднимая колени, резко выбрасывали вперед ноги. В другой дивизии бойцы, обхватив тяжелые двуручные мечи, выделывали сложные акробатические па. Оказалось, это не ритуальный танец, а каждодневные упражнения, унаследованные от средневековой китайской армии. Оружие же — японское, мексиканское, итальянское, германское, английское, французское. Трофейное, а больше — перекупленное у офицеров соперничающих армий. Побывав же на полигоне, Блюхер понял, что не только рядовые, но и многие офицеры полагают, что пули и снаряды летят не по траектории, а прямо, затем «устают и падают на землю». Почти никто не имел понятия о назначении прицельных планок и мушек на винтовках.
И уж тем более не было помину ни о политической, ни о воспитательной работе. Но в одной казарме советник увидел карту во всю стену. Контуры Китая — и черные пятна, расползающиеся от его границ в разные стороны. Пятна заляпали и советский Дальний Восток, и часть Сибири, и Туркестан. Василий Константинович полюбопытствовал, что означает рисунок. «Карта позора Поднебесной!» — охотно объяснил командир дивизии. «А черные пятна?» — «Исконные владения Поднебесной, временно отторгнутые варварами». Ну и ну!..
При встрече с Бородиным он рассказал Михаилу Марковичу о «карте позора». Политический советник не удивился: «Как вы полагаете, что объединяет в гоминьдане столь различные группы? Загадка для многих. Секрет же прост: первый из трех принципов, провозглашенных Сунь Ятсеном. Этот принцип — национализм. Его-то в гоминьдане безоговорочно принимают все, хотя трактуют по-разному. Национализм — как шампур для кавказского шашлыка. Все на него нанизано. Полюбопытствуйте у автора «карты позора», как он представляет себе мироздание. Ручаюсь, не только рекруты, а и многие офицеры-генералы считают так: сверху круглое небо, внизу квадратная земля, в центре ее — Поднебесная, или, как они еще называют Китай, «Срединное государство», а по все четыре стороны от него — варвары. Прежде китайцы так и называли иноземные народы: «северные варвары», «южные», «восточные», «западные». Коротко и ясно».
Лицо Бородина, угловатое, резко очерченное, было подвижным, смена выражений как бы дополняла смысл произносимых им слов. Блюхер угадывал в нем горячую натуру.
«Владыка Поднебесной — он же верховный правитель мира. А все остальные народы — его неразумные «дети». По душе вам такое представление? Самый откровенный национализм. Его широко использует и Сунь Ятсен. Хочу думать — для того, чтобы объединить своих сподвижников в национально-революционном фронте, в борьбе против иностранного засилия. Вот только как потом удастся президенту снять с глаз народа шоры, перевоспитать националистов в интернационалистов?.. Помните слова Ленина: «Марксизм непримирим с национализмом… Марксизм выдвигает на место всякого национализма — интернационализм». Вот за эту ленинскую позицию нам и предстоит здесь бороться. Представляете, сколько потребуется нам сил и времени?..» — Бородин посмотрел на Блюхера из-под тяжелых век.
Да, много сил. А времени в обрез. Предстоит создать новую армию. Как? Ввести единообразие в пестрые войска «союзников»? Перевооружить их, обучить, сделать боеспособными? Да. Но станут ли они от этого армией революции?.. Надо строить новую, революционную армию. А для этого начать с развертывания политической работы в частях. При главном штабе образовать политуправление, подготовить и направить в дивизии и полки комиссаров. И без промедления начать формирование новых, подлинно революционных полков из рабочих и крестьян — как пример, как прообраз будущей армии.
«Превосходные планы, — поддержал Василия Константиновича Бородин. — Я приложу все силы, чтобы убедить президента. Но вам на каждом шагу придется помнить: вы здесь советник, только советник».
Блюхер приступил к осуществлению намеченных планов.
Все приезжавшие в Китай брали себе псевдонимы. Он назвался «Галиным» — по имени жены.
Сунь Ятсен одобрил предложения главного военного советника. Но генералы «Союзной армии» шли на нововведения трудно. И согласие, и отказ выражали одинаково — подобострастными улыбками, потоком любезных слов, восклицаниями: «Шиды! Бу-цо! Дин-хо! Дин се-се!..»[13]
Во время одной из первых таких бесед Блюхер обратил внимание, что его короткую фразу переводчик излагает чересчур долго. Полюбопытствовал: «Что вы сказали от моего имени генералу Лю?» «Изложил ваши предложения, добавив: «Я никогда не сомневался, что твои великие мысли включают в себя и мои скромные рассуждения, и я очень рад, что мне удалось угадать часть твоего собственного плана и сообщить тебе твои же мысли, которые, надеюсь, будут осуществлены». Вот и все». «Чушь! Так дело не пойдет!» — вскипел он. Переводчик попытался возразить: «У китайцев — триста видов церемоний и три тысячи правил достойного поведения. Мы вынуждены приноравливаться к их традициям. Вот и с доктором Сунем…» «Сунь — президент. Старый человек. Не военный. С военными подобные сю-сю невозможны!» — решительно отверг Блюхер. «Китайцы говорят: «Человек, не выполняющий правил учтивости, хуже животного», — упорствовал переводчик. «Перетерпим. Животные тоже разные — и ослы, и львы. Это можете не переводить. Но втолкуйте: в боевой обстановке минута, потерянная на пустословие, может стоить победы и жизни».
Конечно, он понимал, что разом отвергнуть привычные для китайской военной верхушки условности он не может. Но необходимо хотя бы постепенно добиваться военного лаконизма и четкости.
В очередной раз доктор Сунь принял главного военного советника в своей официальной резиденции. Просторный кабинет был обставлен резной мебелью. На низких столиках лежали свитки, и сам президент походил на мудреца куда больше, чем в момент их первой встречи на палубе крейсера. Выглядел он осунувшимся, даже изможденным — действительно старше своих пятидесяти восьми лет. Блюхер подивился столь резкой перемене и впервые тогда подумал: «Тяжело болен?..»
Справа от стола президента было укреплено в флагштоке знамя гоминьдана — белое солнце на синем фоне, а в простенке между окнами висел папирус с вырисованным красной тушью иероглифом.
«Высшее счастье — делать добро», — прочел, показав на иероглиф, сопровождавший Блюхера переводчик.
После непременного чая Василий Константинович изложил Сунь Ятсену свои планы. Президент одобрительно кивал, делал пометки кисточкой на листе, время от времени макая ее в тушечницу. Когда же Блюхер кончил, приложил ладони к груди и отвесил в его сторону поклон.
«Президент говорит, что он с благодарностью принимает ваши советы, Галин цзянцзюнь[14]. Он говорит, что ваши советы озарены ярким светом опыта и выявляют вашу заботу не только о бамбуке нынешнего года, но и о ростках будущих лет… Это должно означать, что вы думаете не только о сегодняшних делах, но заботитесь и о будущем».
Сунь Ятсен снова наклонил голову. Говорил он, прерывисто втягивая воздух. «Болен…» — укрепился в своем предположении Василий Константинович.
Президент и ЦИК гоминьдана приняли предложения Блюхера-Галина. Впервые в истории китайской армии политические науки были включены в программу обучения в суньятсеновской военной академии Вампу как обязательные предметы. При главном штабе образовано политуправление, в дивизиях — политотделы.
