он на сорок. Это не комплимент». Переводчик пришел в замешательство: «Сказать китайцу, что он выглядит моложе, — тяжко оскорбить его. Если вы хотите сделать президенту приятное, скажите, что ему на вид можно дать все восемьдесят».
Их первый разговор состоялся в кают-компании.
«К счастью, Небо не оставляет нас без друзей и без их помощи. Вы, русские, люди большого размаха, обширных познаний. Вы сумели выработать правильные методы. Если мы хотим успешно завершить революцию, нам необходимо учиться у вас, только тогда мы сможем надеяться на победу. — Президент разглядывал собеседника. — Сила революции подобна огромному камню, лежащему на горе. Пока его не трогают, он лежит спокойно. Но, стоит его сдвинуть с горы, как он покатится вниз и остановится, лишь достигнув подножия горы. Приведенные в движение революционные силы невозможно остановить… Отныне мы вместе, сметая все преграды с пути, продолжим шествие к великому единению. И разве это не сулит процветания нашим странам и счастья всему миру?» Блюхер подтвердил, что он полностью разделяет такие взгляды президента. «Древние справедливо говорили: «Не обучать народ военному искусству — значит бросить его на произвол судьбы». Я чрезвычайно заинтересовался организацией вашей Красной Армии. Я хотел бы узнать все, что вы сможете сообщить мне об этом. Но для начала хотя бы кратко расскажите о себе, старший брат…» Он внимательно выслушал Блюхера, наклонил голову: «Оставайтесь с нами и помогайте своим опытом нашему делу. Я верю вам и уверен в вас». Там же, на палубе крейсера, Сунь Ятсен представил Блюхеру сопровождавшего генерала: «Чан Кайши, начальник моей Главной квартиры». «Иными словами, начальник штаба», — пояснил переводчик.
Тот самый генерал, который возглавлял китайскую военную делегацию в Москве… Молчалив. Моложав. Форма без знаков отличия: френч хаки с накладными карманами, широкий ремень с портупеей, на кривоватых ногах сапоги-бутылки со шпорами, на боку сабля. Судя по манерам, старается походить на своего патрона: такая же короткая, бобриком, стрижка — в редеющих волосах пролысины-шрамы, будто от ожогов; такие же, как у Суня, щетинистые усики; так же, слушая, наклоняет голову к левому плечу, раздвигая губы в вежливой полуулыбке.
Между тем президент, уважительно показывая на нового советника, сказал Чан Кайши: «Древние свидетельствовали: «Познание легко, действие трудно». Я же утверждаю: «Познание трудно, действие легко». Нам очень трудно избавиться от старых представлений. Старший брат поможет нам в этом». «Из десяти тысяч профессий самая высокая — ученый, — впервые подал голос, низко кланяясь Блюхеру, Чан Кайши, — Я всегда к вашим услугам, сяньшен!»[12]
Может быть, уже с первого взгляда Чан не понравился Василию Константиновичу: не по душе пришлись косящий настороженный взгляд его блестящих воробьиных глаз, выступающая вперед нижняя челюсть, выставляющая напоказ неровные зубы?.. Сейчас ему трудно вспомнить. Но не случайно же президент приблизил его к себе, назначил на такой пост. Сам Чан Кайши сказал, что поездка в Советский Союз произвела на него огромное впечатление — он даже решил послать на учебу в русскую столицу своего старшего сына. Мальчику пятнадцать лет. Пусть окончит в Москве школу, а потом университет или получит офицерское образование.
«Война испытывает храбреца, гнев — мудреца, друга — нужда», — это древнее изречение Блюхер услышал от Бородина уже позже, когда они действительно стали друзьями. Но буквально в первую их встречу Василий Константинович понял: Михаил Маркович — надежный товарищ. В ту первую встречу все в резиденции главного политического советника напомнило Блюхеру отечество: стенгазета на стене в коридоре, стрекот пишущих машинок из распахнутых дверей, пахучие дымки махорки и московских папирос, громкие голоса. И сам кабинет Бородина, если бы не пропеллер-вентилятор, вращающийся под потолком, и противомоскитные сетки на окнах, показался бы тоже московским, такое тут было все привычное: в шкафу сочинения Ленина в простых картонных переплетах, с густой щетиной закладок, ворох бумаг на рабочем столе, подшивки «Правды» и «Известий», на стене портрет Владимира Ильича…
Прежде чем протянуть для пожатия руку, Бородин как бы взял под козырек, невольно выдав сугубую свою цивильность: обычно так делали гражданские, желая походить на военных. Он был высок, намного выше Блюхера, широк в плечах и сутул. Василию Константиновичу понравилось его лицо: широкий выпуклый лоб; щеки от скул глубоко, будто шрамами, прорезаны морщинами, охватывающими и подбородок. Стрижен под скобку.
Бородин, или как называли его на китайский лад — «Бао Лотин», прибыл в Кантон по приглашению президента Сунь Ятсена за полтора года до Блюхера. Он был главным политическим советником ЦИК гоминьдана и Южного правительства. Еще в Москве Василий Константинович немало узнал о нем: революционер с большим подпольным стажем, член РСДРП с третьего года, участник боев пятого, делегат Таммерфорсской конференции и IV съезда, Бородин много лет провел в эмиграции, и уже после Великого Октября именно ему Владимир Ильич Ленин поручил доставить в Соединенные Штаты свое письмо, адресованное американским рабочим.
Михаил Маркович и познакомил вновь прибывшего с политической обстановкой на Юге. «Происходящее в Кантоне — живой учебник политграмоты. Представляете себе Китай?» — Бородин начертил на листе контур. «Как чаша», — сравнил Блюхер. «Похоже. Провинция Гуандун — вот здесь, — Михаил Маркович обвел овал в самом низу «чаши». — Центр провинции — Кантон, — ткнул он острием карандаша. — Ныне Южное национальное правительство распространяет свою власть лишь на треть провинции, точней, на Кантон и окрестные уезды». «Всего лишь капля на дне чаши», — удивился Василий Константинович. «Зато в Китае бытует поговорка: «Все новое идет из Кантона». Так оно и есть. Здесь, на Юге, — база революции. Президента Сунь Ятсена называют в народе «Отцом революции», а сам он созданную им партию назвал «гоминьдан». По-китайски «гоминь» — это народ, нация, «дан» — партия. Значит, перевести слово «гоминьдан» можно так: «национальная партия». — «Что же представляет собой Сунь Ятсен?» — «Выдающаяся, мирового масштаба личность. — В голосе Бородина звучало убеждение. — Горячо предан своей идее, одержим ею. Я рад, что между нами установились искренние, даже дружеские отношения». «Мне он тоже показался мудрым и откровенным человеком», — подтвердил Блюхер. «Больше десяти лет назад Владимир Ильич так сказал о Суне: революционный демократ, полный благородства и героизма. Определил самую его суть. Но Владимир Ильич отметил тогда и другое: Сунь — типичный народник, считающий, что Китай пойдет своим особым путем и в революции, и в экономическом развитии, полностью минует капиталистический этап. Конечно, кое-что в мировоззрении Суня изменилось за минувшие годы, особенно после нашего Октября. Он первым в Китае провозгласил: «Октябрьская революция в России — это рождение великой надежды человечества». Он с огромным интересом слушает обо всем, что происходит у нас. Преклоняется перед Лениным. В свои знаменитые «Три народных принципа» — национализм, народовластие, народное благоденствие — он уже начинает вкладывать
