разум выдумал порох, наточил железо, зажёг огонь и теперь выдумывает покрепче, пострашнее дела… Не просто убить, разорвать, а заставить перед смертью помучиться, пожариться. Они забивают нам в плечи шпальные костыли (по количеству звёздочек) и такую же кокарду в голову, вырезают лампасы, плющат головы, ломают кости, под ногти забивают иголки, женщинам вырезают груди, сажают на кол. Мы рубим головы, разбиваем прикладом черепа, чтобы не видеть этих тёмных зверских глаз, уничтожаем воспалённые мозги; льётся чёрная кровь…»[194]
Так разгоралась беспощадная Гражданская война, война без привычных для военного человека законов и правил ведения боевых действий. Её людоедская суть расчеловечивала людей, не позволяя уже сто лет примирить белых и красных. Её угли тлеют в человеческих душах и в наши дни. Они будоражат умы, накаляют страсти и раскалывают общество мировоззренчески, сохраняя почву для новых конфликтов. Думается, что сегодня настало время всенародно осудить революционеров всех мастей – кто столетие назад развязал Гражданскую войну в России!..
Продолжим наше повествование…
Один из разъездов, отправленных полковником Покровским на поиски Добровольческой армии, достиг цели. Штаб генерала Корнилова, наконец, получил достоверные сведения о местонахождении и действиях Кубанской армии, которая в те дни вела бои в районе аулов Шенджий и Гатлукай. Добровольческую армию от кубанцев по прямой отделяли всего около пятидесяти – шестидесяти вёрст.
Генерал Корнилов был хорошо осведомлён не только о тяжёлом положении Кубанской армии, окружённой превосходящими силами красных, но и о конфликте многих старших кубанских начальников с полковником Покровском. Усталость от боёв, исчезновение кавалерийского отряда полковника Кузнецова[195], неудачные поиски Добровольческой армии, постоянные изменения маршрута движения и возросшее среди кубанцев недоверие к командованию порождали в войсках упадок духа. Становилось ясно, что Кубанская армия находилась на краю гибели. Спасти её от развала и разгрома могло лишь соединение с войсками Добровольческой армии.
Надо было спешить, и генерал Корнилов повёл свою измученную армию по размытым весенними дождями дорогам и по бездорожью так быстро, как только позволял огромный обоз с ранеными и беженцами. Не разгружая походный лазарет, за два дня добровольцы прошли 40 вёрст от села Филипповского до аула Понежукай, а затем, после днёвки, ещё 40 вёрст до аула Шенджий.
Добровольцы не роптали, хорошо понимая необходимость таких тяжёлых переходов. Особенно трудно приходилось раненым. С переломленными костями и гноящимися ранами они тряслись на подводах по ухабистым дорогам. Без должного ухода, ночлега и покоя. В условиях нехватки медикаментов и перевязочного материала многих из них настигла мучительная смерть от воспалённых ран. И жертва добровольцев оказалась не напрасной – в первой половине дня 11 (24) марта передовой корниловский разъезд[36]достиг аула Шенджий, где добровольцы узнали от горцев местоположение Кубанской армии.
Уже в сумерках в тылу кубанцев появился разъезд в полтора десятка всадников. Сначала их приняли за красных, но вскоре на фуражках кавалеристов стали отчётливо видны белые повязки. Толпы особенно взволнованных людей бросились им навстречу, окружили их и наперебой принялись горячо расспрашивать.
Однако многие кубанцы настолько изверились в возможности соединения с Добровольческой армией, что, глядя на приближающихся кавалеристов, ожидали какого-нибудь подвоха. Событие было слишком радостным, чтобы все сразу поверили в него.
Для выяснения обстановки от обозного прикрытия направили сотника Пухальского. «Когда я, исполняя приказание, перевалил возвышенность и отъехал некоторое расстояние от сотни, – вспоминал Ф. В. Пухальский[196], – то услышал крики “Ура!” Еще не зная причины победного крика, я на пути встретил председателя Государственной Думы Родзянко, который остановил меня и сказал дословно:
– Не верьте, что это Корнилов. Большевики уже раз нас спровоцировали! – и тронулся дальше в тыл»[197].
Некоторые старшие офицеры тоже смотрели на происходящее с недоверием.
– Это провокация! Большевистские штучки! – утверждали они.
Вызвали пулемётную команду с целью арестовать разъезд и учинить допрос. «Больше всех горячился начальник войскового штаба полковник Гаденко, – отмечал Д. Е. Скобцов[198]. – Это он потребовал строить пулемётчиков против разъезда»[199].
Несколько наиболее экспансивных осведомителей то и дело перебегали то к прибывшему разъезду, то к своему начальству. Видно было, что их терзали сомнения в подлинности корниловцев, которых вскоре привели и построили для представления атаману. Выяснять их личности взялись Л. Л. Быч[200] и П. Л. Макаренко.
Разъезд был смешанным взводом кавалеристов и донских казаков. Стоя под дулами пулемётов, чувствуя недоверие кубанцев, они отвечали на вопросы с неприветливыми и серьёзными лицами. П. Л. Макаренко принялся расспрашивать о пути их следования на Кубани. Узнав, что они побывали в станице Незамаевской Ейского отдела, где он проходил службу, на корниловцев посыпались вопросы о расположении улиц, церквей, школы… Ответы звучали правильные. Чтобы прекратить тяжёлую для всех присутствующих процедуру допроса, атаман подошёл к корниловцам и приветствовал каждого крепким рукопожатием.
«Сомневаться в их подлинности было смешно, – писал А. П. Филимонов[201]. – Итак, в момент, когда всякие надежды на встречу с Корниловым были утрачены, когда мы должны были, как затравленные звери, искать спасения в неприветливых, занесённых снегом ущельях гор с малочисленным и бедным населением, когда мы должны были броситься в тяжёлое, полное неизвестности странствование, корниловский разъезд 11 марта, вечером, привёз нам весть о спасении. Все были взволнованы, на глазах многих были видны слёзы»[202].
Полковник Покровский отправил в станицу Калужскую только кавалерию. Штаб решил, что слишком опасно занимать её всеми силами, поэтому обоз и остальные части Кубанской армии задержались на соседних хуторах. В домах в первую очередь разместили раненых и многие кубанцы остались под открытым небом. Погода стремительно портилась. К ночи ветер усилился и превратился в бурю. Пошёл дождь со снегом.
Атаман с женой, штаб армии и генерал Эрдели заночевали на маленьком хуторе, в комнате с одной кроватью и столом. Ночью подходили продрогшие и промокшие люди. К утру в комнату набилось 30 человек. «Шесть человек офицеров лежали под моей кроватью, – вспоминал ту ночь А. П. Филимонов. – Снятое платье моё и моей жены было использовано нижними квартирантами для изголовья. Пробуждение было шумное, сумбурное, но весёлое»[203].
Под утро снег и дождь прекратились, и на улице воцарилась слякоть. Чтобы поднять дух кубанцев, полковник Покровский в сопровождении корниловского разъезда объезжал войска. Ещё до полудня в хутор прибыл другой более крупный корниловский отряд, который привёл подполковник Генерального штаба Барцевич. В тот же день вся Кубанская армия расположилась на квартирах в станице Калужской.
Полковник Покровский и Л. Л. Быч разместились в одной комнате, где мирно, по-приятельски прожили вместе целую неделю. Удача в минувшем бою и радость от соединения с Добровольческой армией заставили многих кубанцев забыть недавнее недовольство командующим войсками.
Атаман, председатель правительства и их ближайшие соратники понимали, что спасительное соединение с частями генерала Корнилова одновременно могло привести к значительному снижению их самостоятельности и роли в управлении войсками. Опасение это послужило одной из главных причин производства В. Л. Покровского
