даже, кажется, чем-то цитрусовым повеяло. А, это просто Пышко чистил мандаринку. Некромант хмыкнул, цапнул из пакета пирожок, а у меня из рук чашку и царственно удалился. Мне даже возмутиться нечем было — рот-то занят!
Жевала всухомятку, пока Пышко не поделился чаем, плеснув половину из своей кружки в некромантскую. Скелет снова проявился и запестрил сердечками, а когда я, коснувшись края губами, сделала глоток, раздался звучный чмок. Подхолмс басовито заржал, из кабинета ему вторил хохот Холина.
— Так, — утирая проступившие слезы, заговорил хоббит, — оно не всегда-то, а только по первому разу. Потом запоминает, кого того и уже не того.
Мне хотелось мести больше, чем запить, хоббитское “того” направило мой взор на стационарный магфон, и я воззвала к ведьминскому дару и женской солидарности. Результат превзошел все ожидания.
Звонка не было, но Пышко заметно сбледнул, когда распахнувшаяся служебная дверь (явно открытая без пиетета и с ноги) явила массивную фигуру с упертыми в бока руками. Топоча монументальными ботинками, знакомая мне по магбусу гномка в два шага оказалась перед столом дежурного. Следом ворвался раскрасневшийся от бега патрульный.
А я что? Я ничего. Рот у меня был занят, я дожевывала пирожок и готовилась к зрелищу. Холин все испортил. Не похоже, что он явился на шум, слишком уж целеустремленно выглядел, несмотря на недоеденный пирожок, но уже настроившаяся на скандал дама узрела некроманта и мгновенно преобразилась. Она ковырнула ботинкой пол, сцепила замочком похожие на колбаски пальцы, взмахнула ресницами и разулыбалась, усики над верхней губой игриво встопорщились.
— Ясного вечерочка, мастер Холин. А у вас там непорядок. Аккурат на пустыре у кладбища вопли шаманские и того, монстров развели.
— Звоните в службу отлова, — опрометчиво встрял Пышко, получил в свою сторону убийственный взор и притих.
— Каких монстров? — уточнил некромант, пряча в широком рукаве мантии огрызок пирожка.
— Конячих! Я домой, а оно из шиповников выскочило, куру потрошеную у меня из торбы зубищами хвать и со всех копыт на пустырь к этим своим.
— Монстрам?
— Цыканам же! Целый табор с бубнами! Я за ней…
— За кем? — печально вопросил Холин, явно потеряв нить излагаемого, как, впрочем, и мы с Пышко.
— За монстрой! Насилу догнала, а тварина куру мою по пути уже и схарчить успела, токмо лапы из пасти и спасла.
— Гыыы, — не удержалась я, содрогаясь всем телом и пряча лицо в ладонях.
— Чегой-то она? — отвлеклась на меня гномка. — Блаженная?
Меня затрясло с новой силой.
— А, нет, стажерка, испугалась, наверное, — невозмутимо ответил Холин. — Вы продолжайте. Что там дальше с лапами?
— Так я и говорю, лапами этими ей в харю тычу, а она зенки свои красные бесстыжие выпучила и задом в табун ховаццо. И все такие же!
— Бесстыжие?
— Красноглазые!
— И большой табун?
— Ога! Три, а то и десять. Я в сумерках не очень-то вижу. Как налетели со своими китарами!
— Монстры?
— Цыкане! Мечутся в ногах, и орут как оглашенные: довай, довай, покупай. Я еще сразу подумала, издох кто, или так испортилось — смердят же, до слезы.
— Цыкане?
— Монстры! Мертвечиной. — Гномка прищурилась и добавила. — Так поглянете, мастер Холин, или заявку писать.
— Пишите, — обреченно согласился куратор. — Погля… Посмотрю.
Гномка, закусив губу от усердия, принялась азартно излагать суть дела в журнале заявок, мастер забрал из кабинета положенный по протоколу инвентарь, а мне вручил ту самую, памятную мне по первому совместному делу лопату.
— Да зачем? — возмущенно зашипела я.
— Надо, — разглядывая меня, снизошел до ответа Холин.
Пока он ходил за рюкзаком я успела нацепить свой пояс и облачиться в трофейную мантию, тщательно выстиранную и починенную. На лацкане гордо красовался значок стажера. Надо полагать, с лопатой я смотрелась достаточно эффектно. Даже гномка отвлеклась от письма.
— Мастер Холин! — окликнула она нас у выхода. — Вы куру-то возьмите.
— Зачем, — полюбопытствовал некромант и многозначительно покосился в мою сторону.
— Так чтоб было, чем монстру отвлекать. Пока она ее харчить будет, вы ее того, по хребтине. Там у кладбища гляньте, я свою торбу в шиповники засунула, в ей еще одна кура была. Если гули не уперли, как раз и отвлечете.
— Спасибо, уважаемая, у меня есть, чем отвлечь.
Гномка смерила меня взглядом и выдала:
— Курой, оно надежней.
Я собралась было возразить, но некромант ухватил меня за плечо и молча повлек в сторону стоянки служебного транспорта к раритетному средству.
— Хотите сказать, что этот гроб на колесах тоже дорог вам, как память? — поинтересовалась я, наблюдая, как мастер пихает в багажник свой рюкзак и мою лопату.
— Не особенно, но его не жалко будет бросить и мне за это ничего не будет.
— Думаете, там все так ужасно и целый табун куроядных монстров? — продолжила я, когда мы загрузились в железные недра.
— Ни в чем нельзя быть уверенным, когда у тебя в стажерах блаженная.
— Хоть не кура, и то хлеб.
— Могу высадить у кладбища, поищешь себе товарку в шиповниках.
Мой не слишком культурный и вежливый ответ утонул в оглушающем звуке активированного заклятия хода.
Глава 7
Кладбище преткновения, вернее, пустырь за ним, встретил огнями костров. Ветер пригнал с места стоянки табора запах дыма, шлейфом неслось разухабистое многоголосое цыканское пение, с бубнами и погремушками. И, да, ощутимо попахивало. Не сказать, чтоб прямо мертвечиной, но все же.
Наше появление не осталось незамеченным. А вы попробуйте не заметить орущий, как раненый бизон, древний колесный магмобиль, буксующий на кочках и брызжущий из-под колес дерном с ошметками земли и травы. Цыкане, собравшиеся у некой невидимой глазу черты, обозначающей, вероятно, границу становища, любовались нашим прибытием всем табором, включая детишек, старушек и кошек. Кошки осмелели первыми, посему мы с мастером, вооруженные, я — лопатой, он — мрачным взором и рюкзаком, подбирались к пестрым шатрам, путаясь ногами в шныряющих мохнатых тушках.
Несмотря на расхожее заблуждение, верховодили у цыкан женщины, потому первый вопрос был задан мне.
— Ой-вэй, зачем такой молодой-красивый ц лопатой и цтрашным мужиком к нам пришел? — завел речитативом цыканин, назначенный парламентером пинком в спину, и машинально брякнул по струнам треугольной китары.
— Трунь, — отозвался инструмент.
— Ой-вэй! — многоголосо воскликнули все, а следом
