до сих пор боялись произносить вслух самые прожженные головорезы Семи Городов.
И не просто так.
Ведь не один их дружок подох от ее руки.
* * *
— И с той ночи ты больше никогда видела ни мужа, ни дочь? — спросил Ленс. Птаха уже закончила свой рассказ и какое-то время они сидели молча, слушая, как поскрипывает на волнах корабль.
— Да, — ответила она, проглатывая ком, вставший в горле. — И…
В глазах щипало, а в грудь будто вбили раскаленный гвоздь. Птаха давным-давно научилась жить с этой болью, поначалу заглушая ее дурманящими парами пьюна и выпивкой, а потом — когда Рик-таки уговорил ее не пропивать остатки денег, а купить какую-нибудь захудалую таверну — в трудной монотонной работе. К удивлению Птахи, последний способ оказался куда более действенным.
Со временем, разнося бокалы или коля дрова на хозяйственном дворе, стуча зубами от холода и едва чувствуя одеревеневшие пальцы, Птахе стало казаться, что та, прежняя ее жизнь, вместе с отцом и Могильщиками, Аланом и Эмили, была всего лишь сном, воспоминания о котором с каждым днем становились все тусклей.
И лишь проживя заново те злополучные дни, когда она враз потеряла все, что любит и чем дорожит, Птаха поняла, что унять то черное горе, разъедающее ее изнутри, нельзя. Лишь притупить. Именно поэтому она не раздумывая согласилась на предложение Гессера. И даже если ей суждено погибнуть — пусть будет так. Всяко лучше, чем до конца жизни быть тенью самой себя.
Ведь люди не меняются.
Тем более такие, как Птаха.
Раздались шаги, какой-то стук, громкая брань — и перед ними уже Спайк, державший в руках початую бутылку.
— Так ты все ж очухался, — сказал он, глядя на Ленса. — Не скажу, что сильно рад, но лишний клинок нам не помешает.
— Слышал, ты помог донести меня до корабля, — произнес Ленс. — Спасибо.
— Мне твоя благодарность — что медузе удочка, — сказал Спайк и отхлебнул из горла бутылки. — Но не забудь об этом, когда в следующий раз настанет твой черед прикрывать мою задницу. К слову, краем уха услышал ваш разговор — Бел, ты что, и впрямь сожгла старого пердуна заживо?
— Подпалила как праздничную курицу, — ответила Птаха.
— Ублюдок еще легко отделался, — покачал головой Спайк. — Если бы какой-нибудь хрыч прикончил моего папашу раньше меня, я бы оторвал недоноску хер и заставил бы сожрать. У меня с батей свои счеты.
— Если не секрет — что же такого ужасного сделал тебе твой отец? — полюбопытствовал Ленс.
— Высадил меня на какую-то каменюку с бутылью рома и заряженным пистолетом. А я всего-то пытался поднять бунт и занять его место капитана, — скривился Спайк.
— Удивительная жестокость, — закашлял в кулак Ленс.
— Для вас, людей, возможно, — пожал плечами и Спайк сделал глоток, видимо, не заметив иронии в словах Ленса. — У нас же выживают только самые сильные и умные.
— Заметно, — с каменным лицом произнесла Птаха.
Спайк покосился на нее с подозрением, когда сверху раздались встревоженные крики и к ним подлетел запыхавшийся офицер.
— Капитан Спайк — вас хочет видеть капитан Витус, — сообщил матрос и покосился на Птаху с Ленсом. — Думаю, вам тоже стоит взглянуть.
Все вместе они поднялись на палубу. Погода заметно портилась — на горизонте показались черные тучи, то и дело озаряемые вспышками молний, ветер же более не гладил по щеке, а кусал ее.
— На этой шхуне только один капитан… — проворчал Спайк, подходя к Витусу, который выглядывал что-то в подзорную трубу.
— Верно — я, — ответил тот и сунул ему трубу. — Взгляни — пять лиг на восток.
Всмотревшись в даль, Спайк громко выругался. А потом еще раз. И еще. И еще. И…
— Что там? — спросила Птаха, прервав нескончаемый поток брани.
Вместо ответа Спайк сунул ей трубу. Приставив ее к правому глазу и закрыв левый, Птаха увидела вдалеке несколько кораблей под ярко-алыми парусами, что быстро приближались к их суденышку.
— Это…
— Пираты, госпожа, — кивнул Витус, с задумчивым видом набивая чашечку трубки.
Глава 15
Походный лагерь вонял много гаже самых наихудших ожиданий Дачса. Даже не так — стоянка андринских войск смердела хуже помойки. Запахи пота и неделями нестиранной одежды смешивались со смрадом конского навоза и выгребных ям, используемых для справления самых низменных нужд. Ароматы едких трав, идущих от шатров медиков смешивались с душком какого-то мутного варева, которым угрюмые полевые повара потчевали солдат. Оттенял же все это великолепие дым погребальных костров, рисующих на сером небе черные полосы.
— Так разит война, — помнится, глубокомысленно произнес Лукаш, с шумом принюхавшись, едва только вдалеке показались адринские знамена: фиолетовое пламя, над которым нависло три щита. — Ну чего ты скривился, Дачс. Пара-тройка дней — и привыкнешь, точно здесь родился.
Однако пошла уже вторая неделя, а Дачса до сих пор выворачивало наизнанку каждый раз, когда он вспоминал амбре, идущий от повешенных воришек, которых в качестве наказания прочим любителям прибрать к рукам то, что плохо лежит, вывесили на всеобщее обозрения прямо посредь лагеря. Дачс каждый вечер перед сном принюхивался к одежде — и с великой скорбью понимал, что выветрить въевшийся в костюмы букет не получится даже с помощью фруктового порошка.
— Ваше величество, — сказал Дачс, прижимая к носу надушенный платок; впрочем, без особого на то толка, — вы уверены, что прибыть сюда лично — хорошая идея?
— Хватит причитать, Дачс, — с присущей ему прямотой произнес Адриан, заложив руки за спину. — Разве может король отсиживаться за спинами своих людей, которые денно и нощно кладут головы за нашу страну, защищая ее от полчища тварей?
Дачс хотел было сказать, что вообще-то да, более того — это святая обязанность каждого государя, ибо потери среди простых солдат можно легко восполнить добровольцами, пообещав на вербовочном пункте пару оренов жалованьем и две миски мясной похлебки в день, а вот найти замену государю является задачей куда более нетривиальной, к тому же, как правило, сопровождающейся междоусобной резней, но смолчал.
Ведь уж если молодой правитель что-то втемяшил себе в голову, пытаться переубедить его было не легче, чем остановить несущегося на полном ходу быка, которому оса ужалила в гузно.
Дачс и Адриан стояли на высоком холме, на котором располагался королевский шатер, и смотрели на просыпающийся лагерь.
Зевающие часовые отправлялись на боковую, оставляя посты сменщикам, новобранцы, бестолково суетясь, пытались выстроиться в шеренги, покуда несколько сержантов поливали их отборной бранью, долетающий даже с такого расстояния, и награждали особо нерасторопных палками, лучники соревновались в меткости на стрельбище, копейщики раз за разом отрабатывали удары, дружно
