в удивлении — сколько простора для фантазии! Никаких отпавших кусков потолка, ягнят под матрасом и стульев, которые всё время падали от наслоения одежды. Целый пустой мир, который нужно заставить. Ынбёль не то чтобы завидовала… Ну, может быть, чистоте. Её комната обрастала невероятными вещами и грязью так быстро, что винить одного Эр-Джея было бы странно — там явно хозяйничал кто-то ещё.
— У тебя строго, — наконец заметила Ынбёль, не зная, куда себя деть.
Она была уверена, что оставляет за собой след из хлебных крошек, бисера, блëсток и, возможно, даже кнопок. Это место ей совершенно не подходило. Но Эллиот похлопал по матрасу, приглашая сесть, и пришлось подчиниться, крепко сжимая содержимое всех карманов.
Чёртово сердце дребезжало всё сильнее.
— Итак, — Эллиот достал две коробки. — Старый или новый? Не ошибись.
Ынбёль, конечно же, выбрала старые фильмы. Эллиот выбор одобрил.
— Можно сок взять?
— Можно.
— И я заметила печеньки.
— Бери всё, что видишь.
Они улеглись на матрасе: Эллиот ближе к телевизору, Ынбёль — к стенке. Упаковка печенья приютилась на плече. В карманах что-то похрустывало. Неизвестно, что именно там ломалось, но звучало оно как ветки. В происходящее на экране Ынбёль вникала мало: всё больше осматривалась кругом и поглядывала на руки Эллиота, гадая, можно ли их коснуться. Хорошая комната. Уже… своя. В ней тревога постепенно отступала, но не проходила совсем — Ынбёль боялась даже пошевелиться лишний раз.
— Если хочешь подержаться за руки — так и скажи.
Ынбёль бы замерла, но она не двигалась последние двадцать минут.
— Не хотела тебя отвлекать.
— Ты так сопишь, что я всё равно больше о тебе думаю, — вздохнул Эллиот и сам переплëл их пальцы. — Хочешь чай? Ещё мороженого? Или чего-то?
— Поцеловать тебя, — выпалила Ынбёль и едва не откусила себе язык. — А больше ничего не надо.
Эллиот задумался, поднимая ладонь и разглядывая замок из переплетëнных пальцев.
— Ты целовалась раньше?
Правда далась Ынбёль нелегко, но, реши она соврать, её бы просто разорвало от ненависти к себе.
— Один раз. С Перси.
— Это тот…
— Я умру от смущения, если мы продолжим этот разговор, — Ынбёль вырвала руку и закрыла горящее лицо ладонями. Кожа наоборот похолодела от волнения.
Эллиот перевернулся и потрепал по затылку — мягко, приятно. Коснулся костяшек и надавил на запястья, заставляя раздвинуть ладони. Ынбёль почти погибла, когда почувствовала чужие губы на своих — мягкие, но прохладные. Совсем не как у Перси. Пальцы всё ещё закрывали глаза.
— Живая? — скорее с интересом, чем с тревогой, спросил Эллиот. — Дыши, пожалуйста.
И Ынбёль задышала. И только потом кивнула.
Эллиот, кажется, хмыкнул, а затем заставил Ынбёль убрать руки совсем. В животе неудобно шелестели чьи-то крылья. Щекотно. Нужно будет наглотаться амулетов, чтобы уберечь бабочек. Открыть глаза Ынбёль так и не решилась, зато почувствовала ладонь, некрепко сжавшую волосы на затылке. И чужой, тёплый, до ненормального живой лоб, который упëрся в её собственный. Эллиот тихо дышал, разжигая губы своим дыханием. Давал привыкнуть к близости, от которой по-хорошему уже стоило откинуться. И Ынбёль привыкала. Практически против своей воли привыкала, потому что ей совсем не хотелось терять этот трепет. Не хотелось верить, что быть рядом с Эллиотом Коди Моррисоном может стать обыденностью, да ещё и так быстро. И ещё — так приятно.
Но её дыхание выравнивалось, а сердце стучало уже вполне терпимо. Было тепло.
— Ты поцелуешь меня по-взрослому? — стоило огромного труда сказать это в форме вопроса.
Ынбёль знала, что — да. Поцелует. Даже без предсказания Эша знала.
— Не боишься?
— Только не… не кусайся, хорошо? Мне не очень нравится.
Эллиот отодвинулся так резко, что Ынбёль испугалась и в ужасе распахнула глаза. Но Эллиот не убегал — только смотрел недоуменно.
— Ладно, — наконец сказал он. — Я спрошу потом.
Ынбёль согласно кивнула и снова закрыла глаза, против воли вытягивая губы трубочкой. Эллиот усмехнулся и погладил её по щеке, заставляя расслабить лицо.
— Ты сейчас очень растрëпанная. Мило.
И Ынбёль сдалась. В конце концов, если ей снова не понравится — можно ведь будет не терпеть? Она всегда сможет попросить Эллиота остановиться. Или убежать — а она и впрямь без раздумий убежит, — на крайний случай. Будет грубо, но зато не придётся снова проходить через весь этот неприятный опыт.
А так она хотя бы узнает, каково это — целовать парня, который нравится. И которому, кажется, нравилась она.
Эллиот вновь коснулся её губ своими. Бережно провëл языком между ними, заставив приоткрыть рот и впустить его. Но Ынбёль не давалась — слишком страшно и нервно. Она жмурилась, потому что уже почти догорела с одних только касаний, какой ей взрослый поцелуй? И почему она не подумал об этом сразу?
Эллиот не то чтобы сдался, но тактику поменял. Он улыбнулся (звук такой, будто цветы распустились), погладил скулы и легонько поцеловал в нос. Затем — в лоб. До жжения в костях. В каждую из щёк и лишь коротко — в губы. Он гладил по голове, неторопливо пересчитывал родинки, заставляя льнуть ближе. Успокаивал.
Быть рядом с Эллиотом — как закутаться в огромный тёплый шарф. Только те, что вязала Лекси, нарочно немножко кололись, а этот… Ынбёль была готова носить его постоянно, настолько хорошо и мягко ей было сейчас.
Ынбёль озарилась: Эллиот вовсе не холодный и уж точно не бесчувственный. Скорее крайне избирательный в проявлении эмоций. То, что он делал сейчас с Ынбёль, оказывало куда больший эффект, чем любой смех, улыбка, удивление, крик или попытки запугать. Эллиот не делал ничего сложного и не прибегал к магии, но Ынбёль казалось, что её околдовали.
Руки сами потянулись за спину Эллиота, крепко цепляясь и обнимая. Хотелось вжаться лицом в мурчащую грудь и остаться так навсегда.
— Ты медленно дышишь. И совсем не говоришь. Тебе приятно?
— Очень, — Ынбёль снова зажмурилась. — Я если начну говорить, то не остановлюсь. Но всё так быстро меняется. Знаешь, мне всегда казалось, что моя жизнь — жуть в конфетной обëртке. Я ведь болела каждый день, поэтому сейчас даже не помню, когда у меня день рождения, но почему-то чувствую, как из меня растут цветы. Я не боюсь смерти и боюсь поцелуев. И говорю глупости.
Только тогда Эллиот вновь прикоснулся к губам Ынбёль — бережно и настороженно. Как к амулетам, к чему-то ледяному и леденцовому. Но Ынбёль сама подалась вперёд, сама — с радостью на этот раз, — открыла рот и показала зубы. И сама едва не запищала, почувствовав язык у себя во рту. Это не больно. И совсем
