очень скоро, но меня подвезут, так что вы не волнуйтесь. Оказывается, требуется моя помощь с французским языком.
Татьяна Васильевна, бабушка Настеньки, слегка полнеющая, с ми-лавидным лицом, почти не тронутым морщинами, что было удивительно для её пенсионного возраста, тот час поднялась с кресла, критически осматривая внучку и строго говоря:
– Прежде всего, надо бы тебе знать, что на Руси рождество празднуют седьмого января, а не двадцать пятого декабря. Сегодня встречают Рождество католики, а в России церковь православная.
– Да, бабуль, откуда же я знаю? В бога я не верю, причащаться не хожу. Но ведь празднуют же сегодня и у нас в стране. Я слышала, что и другие отмечают, – заспешила с возражениями Настенька, боясь, что этот факт незнания обычаев может послужить препятствием сегодняшнему вечеру. – Мне сказали, что сегодня собираются с иностранцами.
– Так это понятно. Почти везде в Европе и Америке отмечают в декабре. То, что мы и ты неверующие ещё не значит, что не надо знать историю религии и её особенности. Ты же собираешься учить детей. Тут явный пробел в вашем образовании. Но сейчас не в этом дело. Что эт ты без предупреждения собралась? С кем? Почему? Кто эт так уходит в Маскве?
– Татьяна Васильевна произносила слово Москва, как и многие другие слова с чисто московским аканьем, а слово "это" не договаривала, произнося "эт".
– По какому телефону тебя искать?
– Да не надо искать, бабуль, – чуть не плача заговорила Настенька. – Собираемся в МГУ у какого-то аспиранта. Там просят помочь переводить с французского, а Вадим ни бум-бум в нём, вот и пригласил меня. А телефон, откуда же я знаю.
Голос Настеньки задрожал, и Татьяна Васильевна перепугалась. Последние несколько месяцев она стала замечать у внучки неожиданные нервные срывы. Не то от долгого отсутствия родителей, не то по другим причинам, но Настенька даже при пустяковых возражениях вдруг начинала плакать и потому бабушка и дедушка старались по возможности ни в чём ей не возражать. Татьяна Васильевна хотела даже написать об этом сыну, но не знала чем объяснить такие расстройства, не хотела пугать родителей, которые и без того в нервном напряжении на чужбине и решила не делать этого, а внучку не волновать по пустякам. Так что, услыхав слёзы в голосе, она тут же переменила тему и заговорила о красоте, похваливая свою любимицу за хороший вкус.
А она была, на самом деле, прекрасна в строгом, но нарядном анг-лийском платье из плотного голубого материала, облегавшего полную грудь Настеньки, приоткрывавшуюся лишь немного белым кружевным воротничком. Длинная молния, проходившая вдоль всей спины, почти полностью скрывалась складками, но представляла из себя именно ту лёгкость, о которой думала Настенька, выбирая наряд.
Каштановые волосы слегка золотились, рассыпаясь локонами по плечам. Чуть выше лба они были схвачены хайратником – так теперь называла молодёжь полукольца или пружинистые дужки для закрепления от рассыпания волос на голове.
В дополнение к голубым глазам Настеньки, голубому платью и голубому хайратнику на белом воротнике у самой груди пристроилась голубая брошка, напоминающая собой настоящий цветок незабудки.
Одним словом, всё было в тон молодости, которая сама по себе всегда восхитительна. Только щёки выбивались из праздника голубизны нежной пунцовостью, но тем самым как бы подчёркивали радость голубого цвета, добавляя в него свою собственную толику веселья и счастья.
– Ну, хараша, хараша, – бабушка опять делала упор на звук "а", чуть растягивая его почти на распев. Такое искажение правильного произношения было настолько привычным, что произнеси она то же слово чётко по-писанному "хо-ро-ша, то вот это именно прозвучало бы совершенно искусственно и показалось бы неправильным.
– Да-а, – протянул восторженно Иван Матвеевич, – продолжая сидеть в кресле перед телевизором и поглаживая бороду, изрядно поседевшую за последние годы. – Ну-ка, Настюша, подойди ко мне. Дай хоть поцелую красавицу. Когда то мне приходилось таких обнимать? Уж и не помню, – проговорил он, озорно глядя на Татьяну Васильевну и многозначительно покашливая в бороду.
– Ой, некогда, дедуль, воскликнула теперь уже почти весело Настенька, но тем не менее подскочила к креслу и подставила для поцелуя щёку.
Дед обнял, осторожно притянув к бороде девушку, поцеловал и пробурчал почти в ухо:
– Так ты поосторожней, внучка, с этим обормотом. Настенька даже не рассердилась, а наоборот рассмеялась, отрываясь от деда и говоря:
– Дедуль, а если я за него замуж пойду, ты так и будешь его обормотом звать?
– Замуж – это другое дело, – проговорил Иван Матвеевич. – Тут, брат, и разговор другой.
– Какой я тебе брат, дедуля? – Совсем развеселилась Настенька. – Скорее уж сестра.
– Так говорят, – сердясь, вступилась за мужа Татьяна Васильевна. – А замуж ещё пагади сабираться. А то ишь ты, уж замуж невтерпёж, – заключила она назидательным тоном, вспомнив пример из грамматики русского языка со словами, оканчивающимися на "ж".
– Ладно, бабуль, – усмирительным голосом проговорила Настенька, – Что же я не знаю, что значит "брат ты мой"? Хороший переводчик, как у нас говорят, должен, прежде всего, в совершенстве знать родной язык, а во вторую очередь иностранный. Но в незнании русского ты меня вряд ли упрекнуть можешь. И всё же замуж не замуж, а бежать мне пора. В ожидании даже красивой девушки, каковой вы меня не одни, я надеюсь, находите, держать долго человека не следует. Тем более что стоит он с машиной аж на улице Воровского, где, сами понимаете, прокуратура, посольства, так что долго спокойно не постоишь. Правда Вадим есть Вадим. Ему всё почти можно.
Последние слова слетали с губ Настеньки в то время, как она натягивала сапоги, бросала снятые после показа туфли в сумочку, надевала белую шубку, вовремя снятую с вешалки и подставленную для надевания заботливой бабушкой, нахлобучивала на голову такую же белую шапку-ушанку.
Настенька не могла себя назвать модницей на сто процентов. Сама она за тряпками не бегала, ни у кого ничего не просила, но может потому, что в этом не было необходимости, так как родители и любимая сестрица старались во всю и присылали всего впрок, чтобы их младшенькая ни в чём не нуждалась. За модой они следили сами, Настеньке же оставалось только выбирать из присланного, что она и делала совершенно спокойно, раздаривая часть своим подружкам и не превращая одежду в культ.
При выходе из дома на пороге Настеньку захватил порыв ветра и неожиданно быстро залепил глаза снегом. Играла декабрьская метель. Настенька подумала, что хорошо, конечно, если бы Вадим ожидал с машиной здесь, в самом Ржевском переулке, у этого старинного дома, но ей не хотелось пока давать ему свой
