Пнине.
Старший брат и верный друг
Зимри сменил Уца, взявши на себя труд поучений.
– Мир ли с тобой, Амнон?
– Горек мой мир.
– Мне ведома твоя кручина, и посему поспешил к тебе с сочувствием. Лихие времена настали. Лишь рассветет, и новости худые уже толпятся на пороге дня. С утра до вечера бродил по городу и видел такое, что впору “Караул!” кричать. Богатейшие и благороднейшие наши горожане, опора Сиона, дрожат от страха перед Санхеривом, и в панике покидают Иерусалим, и золото свое не выпускают из рук. “Куда путь держите?” – спрашиваю. “На острова греческие”– без стыда отвечают одни, “В Цур и в Цидон, поджидать корабли на Таршиш”, – говорят другие.
Домой вернулся, и того не легче. Злые перемены, воздух чужд. Хрустальный сосуд добра вдребезги разбит. Ты не нужен более Тамар, Азрикама ей подавай. Я, как мог, укоротить пытался вздорный нрав ее. И вот ответ: ”Кто ты такой, Зимри, чтобы советовать и поучать? Ты слишком задержался в доме моего отца!” Я был изумлен. Не слыхал такого прежде от Тамар. Поспешил к тебе. Объясни, каким проступком отвернул сердце невесты?
– Богом клянусь, нет на мне греха! Без вины изгнан. Покину возлюбленный Сион и, безвестный, на чужбине сгину, – ответил Амнон и вновь заплакал. Есть наслаждение в слезах.
– Довольно реветь, герой! Твои слезы могут быть заразительны, сохрани Бог. Ими обманешь не только себя, но и других. Нам следует мужаться и трезво размышлять. Беда – к выдержке и стойкости ступень. У нас есть, что обсудить.
– Начинай ты, я чересчур взволнован, – сказал Амнон и, пристыженный, умолк.
– Глаза мужчины и глаза женщины смотрят на одно, а видят разное. Нет в этой истине новизны, и сие печально и гибельно, родит многие беды, и ваша с Тамар история – одна из них. Я знаю Тамар от младых ее ногтей. Нрав девицы то добр и мягок, то жесток и тверд, как кремень. Сызмала отцу с матерью перечила: любовалась отвращавшим их и в любимом ими искала изъян. Покуда те Азрикама почитали, Тамар ненавидела его, а вот полюбили они тебя – и уж ты изгнан прочь. Погоди, строптивая наша совсем обезумеет. Овчарню сожжет волкам назло. Небось, если опостылеешь Иядидье и Тирце, пожалуй, вернет тебя милосердная их дочь. Однако не желаю тебе того. Клянусь, нет правды ни в словах, ни в мыслях ее. Я наперед знал: завязнешь в паутине, упорхнет надежда, и останешься у разбитого корыта. Любовь ваша сном была рождена и сном обернулась.
– Ничего в мире нет слаще такого сна, век бы спал… – только и нашелся ответить Амнон.
– А вот, послушай-ка побасенку, а в ней урок, – продолжил Зимри. – Пришел к мудрецу простак и просит совета: “Где искать жену – в деревне или в городе?” Отвечает мудрец: “Если хочешь самую лучшую жену, все города и деревни обойди и уж тогда выбирай. Мир велик, и путь твой долог”. Через много лет повстречал мудрец того простака. “Нашел жену?” – спросил. “Весь мир исходил, сто пар сапог сносил и вернулся домой неженат. Чем больше видал, тем больше сомневался. Великие муки принял, состарился и ослаб. Век свой доживу холостым”, – ответил простак. И ты, Амнон, не уподобляйся тому чудаку и не женись: права ополовинишь, обязанности удвоишь. Да разве время сейчас о женитьбе думать? Враг подступает, разумные бегут, спасенья ищут. Жены, дети, богатство нажитое – тяжкое бремя. Знай, юноша, что жены в зыбкие времена – тираны нещадные.
Мы с тобой легконоги, как лани, как олени лесные. Уйдем из Сиона, Амнон, и спасемся и не погибнем. Мы оба изгнаны из дома Иядидьи – это ли не предлог благовидный? Решайся, Амнон! Не только стрел Санхерива, но и языка Тамар трепещи. Сегодня обвинила ложно, а завтра оговорит. И кто остановит злонамеренность уст? Болезнь лечи в начале, пока не поздно о лекарствах думать.
– О, Тамар! – возопил Амнон. – Зачем обратила в горе надежду и радость!? Бесконечно далек был от тебя, но мытарства превозмог и преграды осилил, к тебе устремившись, и, вот, тобою изгнан!
Ты, Зимри, как старший брат мне, верная опора. Но судьбы наши разные, ибо я не один в мире, и любят и ждут меня мать и сестра. Опрометчивая клятва заставляет покинуть, оставив без защиты, родные души. Какая крепкая приправа к горю!
Что на чужбине ждет меня? Плен? Вражий меч? Смерть? Ко всему готов. Груз покорного легче. Однако негоже оставлять Иерусалим в беде. Сион своею милостью и щедростью вскормил, взрастил сынов, и лучшие из них не бросят родину врагу на произвол. А я покину Храм и коэнов его, и не увижу более обитель Бога и его пророков не услышу из-за оплошно брошенного слова. Если б только мог, я б не оставил город, стоял бы насмерть, защищая крепостные стены и не желая иной доли.
Зачем ищешь судьбу изгнанника, Зимри? Ведь ежели Господь смилостивится к нам, то спасение придет с Небес, и нет причин для страха. Но если за грехи наши безмерные Бог отвратил от Сиона свой благосклонный лик, то не выручат ни ноги быстрые, ни кони, ни корабли. Беглецов настигнут меч, огонь, голод, разбойники, хищника клыки. О, если б не изгнание, я бы пролил кровь за родимый Сион и тихо умер на руках милой матушки!
Не знал Амнон, что высокими своими речами отраву вливает в уши Зимри. Тот смекнул, кто они есть, Амнону родные души, и после ужаснулся: “Выходит, желторотый Амнон и впрямь в плену слепой и непрактичной веры в единого Бога и его пророков речистых и упрямых. Того хуже: Тамар пребывает в хрупком заблуждении, что две женщины, с которыми видели Амнона – это ведьмы, его опутавшие, и не ведает, что они мать и сестра его. Праведность героя рано или поздно выйдет наружу, а козни мои – шило в мешке”.
– Амнон, я, как обещал, готов бежать с тобою, но мой долг прежде уведомить Иядидью о том, что изгнан из его дома. Хочу получить причитающееся мне за многолетний труд и распрощаться по добру. Буду просить Иядидью, чтоб вновь склонил к тебе переменчивое сердце Тамар. Если преуспею в этом, лучшей награды мне не надо.
– О, верный Зимри! В счастье у человека тысяча друзей. Случится беда, и из тысячи останется один. Такой дороже всех, и для меня – ты этот драгоценный друг. А прочие лишь для виду, как кинор, что беззвучно висит на стене.
– Не сомневайся во мне. Пойду к
