лицу радостный вид и, как ей казалось, приготовилась вполне к встрече с женихом. Юное создание должно многому научиться, прежде чем сможет притворяться.
Амнон вошел.
– Здравствуй, голубка моя! Хорошо ли спала? – с великой нежностью спросил Амнон.
– Слишком долго длился сон.
– Еще день, и станем мужем и женой. И, не стыдясь, поцелую тебя на людях. Остается только день, любимая, – промолвил Амнон и поцеловал Тамар. Та побледнела.
– Твои губы горят огнем. Поцелуя ради пришел в столь ранний час?
– Неужто неосновательна для тебя причина? – удивился Амнон, – если так, моя любовь твоей сильнее в сотню раз! Но есть еще резон. Авишай, мой бывший воспитатель, захворал. Хочу отправиться в Бейт Лехем, чтоб навестить больного, и твоего согласия прошу – ведь клялся я, что лишь по желанию любимой стану поступать.
– Ты никогда не нарушаешь клятв?
– Я верен слову.
– Тогда прошу лишь об одном: ради любви моей прочь ступай из отцовского дома, из Иерусалима, из Сиона, и не возвращайся никогда!
Пришла очередь Амнона побледнеть.
– Что я слышу? Голубка моя… – выдавил из себя Амнон, и нет больше слов, комок в горле.
– Я более не голубка твоя, я несчастье и горе твое! Я изменила тебе, и нет любви! Я раскаялась в непослушании отцу, я выхожу за сына Иорама. Отныне презирай и ненавидь меня!
– Тамар, Тамар, я не верю! – возопил Амнон и снова смолк. Вдруг засмеялся.
– Ах, я глупец! Горечь слов в устах услышал, а любви в глазах не увидел. Скажи, голубка, зачем понадобилось так жестоко хитрить или шутить со мной? – спросил Амнон, взяв Тамар за руку. Та высвободила руку.
– Довольно, Амнон! Сообразно клятве своей волю мою не нарушай. Покинь меня, и отцу с матерью – ни слова! – решительно сказала Тамар и вышла. Жестокость творится не только бессердечием, но и большим сердцем, если его жестоко обмануть.
“Неужели такова судьба моя? Как вынести это?” – в отчаянии подумал Амнон и, желая скрыть позор, незаметно покинул дом Иядидьи. Не помнит, как на неверных ногах добрался до своего жилища. Повалился на кровать и, как слабая женщина, оросил подушку слезами. Успокоился, стал размышлять: “Такое злосчастие не может быть явью. Это – страшный сон. А если не сон? Значит, сия мука есть испытание, что изобрела для меня Тамар. О, я возликую, когда она признает это! Кажется, я обезумел вконец. К чему себя обманывать? Ведь Тамар услала меня из Сиона. Судьба смеется надо мной. Вернул из изгнанья Хананеля, и в благодарность сам на чужбину изгнан. О, горе, горе!” Так стенает Амнон, и некому утешить и сказать, что хоть и худо все, но не рухнуло ничего.
После полудня Тамар призвала Зимри.
– Верить ли мне глазам, госпожа? Накануне свадьбы столь горестно лицо невесты!
– Зимри, я знаю тебя, как вернейшего человека. Тебе доверю свою беду и просьбу свою. Но прежде обещай хранить все в тайне от отца и матери.
– Путь от сердца к устам закрыт.
– Так слушай же. Любимый Амнон, мой жених, попал в сети к ведьмам. Боюсь, теперь уж он не мой! – сказала Тамар, и слезы заблестели на глазах.
– Амнон? Не могу поверить! – до крайности изумился Зимри.
– Своими глазами видела такое, что погубило для меня всю радость жизни. Проклятые колдуньи сманили юношу, лишив меня души. Как Амнон мог так оступиться и принести мне столько горя!? Но никакому гневу не под силу загасить навек огонь любви. Она воюет со страхом и враждой. В запальчивости я услала Амнона прочь из дома, из Сиона. Опомнилась, и сердце пронзила жалость к нему, к себе, к любви несчастной. Кого я прогнала? Амнона! А он мечта, надежда и жизнь моя! – отчаянно воскликнула Тамар и разразилась рыданиями. Зимри терпеливо ждал, пока стихнет буря.
– Вот, Зимри, моя беда, – продолжила Тамар, унявши слезы, – а вот и просьба: верни мне Амнона!
– О, госпожа! Всем сердцем сострадаю! Как страшно это лихо, что постигло вас обоих и вашу любовь в ее расцвете! – воскликнул Зимри полным горечи голосом. Он достал платок и стал тереть глаза. Так плачет нильский крокодил, когда он не в силах заглотить всю жертву целиком, и надо трудиться и делить добычу пополам.
– Завтра встань пораньше, Зимри, и тотчас иди к Амнону, и говори проникновенно – ты искусен в этом – и убеждай, и умоляй, и склоняй его вернуться на стезю добра, и спасешь нашу любовь.
– Если не погасла искра Божия в сердце отверженного, он услышит слова моих уст, и получишь назад своего героя.
– О, только бы Господь захотел сего! Душа моя распахнется для огромной новой любви, что будет неизмеримо больше прежней!
Глава 20
Благоразумный Уц
Как и следует в его положении, Амнон проливает горькие слезы. Человек плачет, видя разницу между тем, что есть, и тем, что может быть.
Появился Уц.
– О чем горюешь, Амнон?
– Тамар вздумала отринуть меня, – ответил Амнон и поведал Уцу о неожиданной и страшной перемене в судьбе.
– Когда в деревне ты впервые увидал Тамар и влюбился и размечтался, я назидал тебя: “Посрамлен будет простак, коли забудет свое место. Паси себе скот и гони прочь ветер из головы”. Ты не послушал. Ласточка не достанет аиста в вышине, не построит гнезда под высокой крышей – ветер унесет маленькой птички дом. Искал бы себе ровню в пару, своего поля ягоду, и вкусил бы радости жизни. Равенство тому порука. Погнался за царевной из дворца и испил вдоволь горечи. Одурачен, как птенец неразумный. Думал, поведешься с сильными мира сего. У них золото есть, а Бога в сердце и самого сердца – нет. Кабы Тамар Бога боялась, не была бы жестока с тобой.
– Да ведь все тогда же и там же, в деревне, ты, Уц, превозносил добродетели Тамар!
– Пусть так. Сразу не разглядел. В благость она наряжается, как в яркое платье с золотым шитьем. Блеск убора бьет в глаза и ослепляет. В любовную сеть попался. Лишь тебя удержала частая сеть, но не любовь Тамар. О глухую стену жестокости лоб разобьешь из-за той, что сердце твое разбила. Боль стерпи, и память о Тамар – прочь отсеки!
– Скорее правую руку прочь отсеку, чем забуду Тамар! И довольно об этом, Уц! – сердится Амнон.
Появился Зимри, и Уц заговорил о другом.
– Сообщаю тебе, Амнон, что господин мой Авишай болен и желает видеть тебя.
– Приходи завтра утром, и вместе отправимся к больному в Бейт Лехем.
Уц ушел и о беде Амнона ничего не сказал Нааме и
