смотрят прямо в душу.
– Я должна, – отвечаю я, натягивая на головку девочки шапочку.
– Вер, мама хорошая. Просто она болеет, укольчики делает. Не надо ему говорить ничего. А то он рассердится и снова будет маму ругать сильно. Я знаю. И тогда она никогда больше не придет, понимаешь? Никогда-никогда. И потом, не станет же твоя подружка с плохими разговаривать.
– Подожди, ты о чем? – мне кажется, что я схожу с ума. Но девочка же не врет. Она просто не умеет лгать, это я уже поняла.
– Твоя Мойва разговаривала с дядей Игорем и мамой, а потом кому-то звонила по телефону, – докладывает Маришка, пока я тащу ее за руку к выходу из проклятого «Острова сокровищ». Сейчас главное увести малышку домой. Туда, где она будет в относительной безопасности. Черт, это же Мойва тогда потащила нас всех в Берлогу. Как сказала Валька тогда? Кэт велела тащить меня за шкирку, если заартачусь. Но зачем? Пока у меня только вопросы и ни одного ответа.
Глава 17
Макар Ярцев
И зачем я отпустил Маришку с этой толстой дурындой не пойми куда? Нет у меня ответа на этот вопрос. Хотя, стоит ли лгать самому себе? Этой чертовой белоколготочницы стало слишком много в моей жизни. Чересчур. Может клин вышибить клином. Забуриться к Борюсику после посещения Федьки, и снять какую-нибудь бабу подороже: стройную, глупую, как пробка, совершенную противоположность, поселившейся в моем доме, катастрофе в дольчиках. Но тот факт, что я слишком много думаю о шпионке, которой я сдуру доверил свою дочь, не может меня не настораживать. Это точно какая-то неизвестная науке болезнь, поражающая мозг злобных дядек.
Федор не похож на себя. Всегда цветущий мужик сейчас больше напоминает бледный овощ, по колеру сливающийся с наволочкой на казенной подушке. Но при виде меня его взгляд становится более напряженными и, как мне кажется, испуганным. Вот уж странность.
– Пришел, – тихий голос больше похож на шелест, выходит со свистящим каким-то звуком из моего друга, и это мне неприятно, вызывает отвращение. Хочется смыться малодушно, чтоб не видеть руины человека, которого я помню совсем другим. Но я все же усаживаюсь на дешевый стул возле кровати. – Это хорошо. Я ждал.
– Слушай, я завтра же займусь твоим переводом в другую больницу, – ободряюще улыбаюсь, хотя знаю, что Федька врач и понимает в своем состоянии гораздо лучше меня.
– Нормально мне здесь, тем более, что это все ненадолго. Мы же в этой больнице с тобой и познакомились. Не забыл? Так что все должно закончиться, там где началось, – улыбка на лице Федора вымученная и ненатуральная, вдруг превращается в застывшую маску. – Дождался я все-таки. Главное, что успею. Макар, отпусти мне грехи.
– Да не батюшка я, грехи отпускать. Что ты придумал? Я позову врача. Федя, слышишь, тебе помогут.
– Не помогут. Молчи и слушай. Времени мало. Бумага, бумага. Напишу, – шепот бредовый меня пугает даже больше чем перекошенное лицо друга. – Борис, авария. Не пускай. Вера. Я виноват. Макар. ДНК-тест. Маришка. Сделай. Найди акушерку. Она на пенсии. Ребенок женщины не умер. Он ее, точнее она…
Сую в непослушные пальцы друга свой Паркер и лист выдранный из ежедневника, но Федор уже не может писать. Смотрит в потолок остекленевшими глазами. И плевать он хотел на, заполняющих небольшую палату коллег и вообще на все вокруг. Ему уже не больно.
Прихожу в себя только на улице. Ледяной воздух пробирает до костей, а может меня просто, трясет от нервного напряжения.
Голова гудит от напряжения. Помню каждое слово, сказанное Федей, и не могу свести концы. В кармане надрывается мобильник, но меня нет сил на разговоры. Нужно заняться похоронами, позвонить Борьке. Ведь первое имя, названное умершим другом было именно его в длинном списке обрывочного хрипа. Странно, что Федор совместил Бориса и аварию. НО сейчас я не могу думать об этом. Сейчас я хочу домой и сигарету, хотя бросил пагубную привычку в тот самый день, когда в стенах этой богадельни родилась моя дочь. Это место парадоксально в своей сущности. Здесь люди приходят в мир, здесь же и заканчивают свой земной путь. Сука, как погано на душе.
– Что такое, братишка, случилось, что ты отвлекаешь меня от самого охрененного секса в моей жизни? Если никто не умер, то я тебя убью, – жизнерадостно орет мне в ухо Боб, от чего мне становится противно, словно вывалялся в помоях.
– Федор, – отвечаю коротко, борясь с омерзением и опустошенностью. – Федор умер, мать твою.
– Ты с ним успел поговорить? Сказал что-нибудь? – в голосе моего друга детства появляется что-то, что меня бесит до слепоты. Ярость начинает свое разрушительное действие.
– Странный интерес, – нервно хмыкаю я, направляясь к больничному ларьку, – Борь, Федьки нет больше. Я думал ты как-то иначе отреагируешь на новость.
– У меня просто шок, – ровно отвечает Боб, но я ему не верю. И это не просто сомнения, а стойкая уверенность, что сейчас Бобик думает только о бабе, лежащей в его кровати. А не о человеке, с которым проводил много времени с тех пор, как я познакомил его с нашим доктором. – Ты тоже не рыдаешь, насколько я слышу.
– Да пошел ты, – рычу, уже не сдерживая злости. – А скажи мне, дружище, почему не ты мне сказал, что Федор в коме? Почему, твою мать, какой-то старый пес сообщил мне об аварии, убившей Федьку?
– Я говорил, но ты был занят толстой кобылой, живущей в твоем доме, – Борька не уступает мне, словно боится упустить какое-то главенство в разговоре, или прикрывает бравадой что-то, что мне пока недосягаемо. – Ярцев, не надо строить из себя добродетель, мать твою. Федька был твоим кумом и другом. Мне в принципе на него валить из-под хвоста было. Просто привечал мужика из гостеприимства и доброго отношения. Так что ты иди козе в трещину. Это ты его бросил загибаться в клинике для нищих, пока обхаживал страшилину. Тебе конь твой важнее Федьки оказался. А меня теперь делаешь злом вселенским. Я вообще удивлен, какого хрена ты сегодня там оказался.
– Мне позвонила медсестра сегодня. Я представить не мог, что все так серьезно. – растерянно отвечаю я на
