а не ваша.
Элоди готова была начать спорить, но помешал приход мистера Грегсона, который закончил с Джеймсом и спустился в столовую. Все трое сразу же поднялись. Элоди еще раз взглянула на братьев, и как же ей хотелось выглядеть такой же спокойной, как Уильям и Джордж.
— Как он? — спросила она у доктора.
Мистер Грегсон тепло ей улыбнулся.
— Болен, миледи, и вряд ли почувствует себя лучше в ближайшие сутки.
Элоди сокрушенно охнула.
— А что я могу сделать?
Грегсон протянул ей аккуратно сложенный листок.
— Вот, я составил список рекомендаций. Нужно много жидкости, хотя ему будет трудно ее удерживать. Никакой твердой пищи в ближайшие сорок восемь часов. Только бульон, чай и вода, не более.
— И это всё? — удивленно спросила Элоди.
Никаких лекарств, припарок, процедур?
— Терпение, — продолжил улыбаться Грегсон, — вот лучшее, что вы можете предложить Его Милости.
Элоди вздохнула и поблагодарила врача. Она хотела проводить его до дверей, но он настаивал, что это лишнее.
Как только он ушел, и в столовой их снова осталось трое, Уильям уточнил:
— Вы же опустошили дом от всех запасов выпивки?
Элоди кивнула, не без гордости.
— Да. Всё, что мне удалось найти, я приказала выкинуть.
Джордж усмехнулся и стукнул Уильяма по плечу.
— Пойду проверю тайники, пока он не опомнился.
Брат кивнул.
— А я найду камердинера, чтобы помог его искупать.
Они уже направились к выходу, а Элоди застыла, почувствовав себя беспомощной.
— А я? — жалобно спросила она. — Что делать мне?
Братья остановились, а потом подошли к ней и успокаивающе возложили руки ей на каждое плечо.
— Посидите с ним, пока мы не придем. Принесите ему воды… — сказал Джордж.
— И не тратьте силы понапрасну, — кивнул Уильям. — Они вам еще понадобятся, у вас ведь впереди самая сложная работа.
— Какая?
Их улыбки стали печальными.
— Убедить его оставаться трезвым, леди Элоди.
Глава 30
Глава 30
— Кажется, я просил тебя уйти из моего дома, — буркнул Джеймс, когда дверь открылась.
Элоди вошла в его спальню на рассвете. Она несла в руках поднос с завтраком, и как бы Джеймс ни старался изобразить недовольство, его живот приветственно заурчал, отреагировав на запах еды.
— О да, ты просил, — кивнула Элоди, подходя к кровати. — Раз сто просил, если быть точнее.
— Тогда почему ты еще здесь?
Она поставила поднос ему на колени, не обращая никакого внимания на его хмурый взгляд, и пожала плечами.
— Потому что я решила проигнорировать твои просьбы.
Она развернула белоснежную салфетку и… Да Боже правый, что она делает⁈ Джеймс задохнулся от возмущения и неловкости, когда Элоди начала заправлять салфетку за вырез его ночной рубашки.
— Мне не нужен чертов нагрудник! — яростно пробормотал он.
Но Элоди как будто его не слышала. Она продолжала деловито расправлять ткань у него на груди, а потом расставила еду на подносе так, что всё оказалось в пределах его досягаемости.
Четыре дня. Четыре дня она жила в его доме и кудахтала над ним, как курица над цыпленком. Что бы он ни сделал, как бы подло себя не вёл и как бы не были отвратительны его симптомы, Элоди не уходила.
Почему? Джеймс и правда не понимал.
Возможно, она винила себя за его состояние? Вполне вероятно. Элоди была замечательной, заботливой девушкой, но еще и первоклассной мученицей, когда действительно хотела ею быть.
Или так она исполняет свое обещание ухаживать за ним, если он сорвется? Черт, но это же нелепо! Элоди же должна понимать, что он не стал бы требовать с нее ничего такого.
Она и правда выкинула всё его спиртное. Теперь Джеймс знал это наверняка, потому что два дня назад, — в минуту особой слабости, — он просил слугу поискать немного. Хоть чего-нибудь. Но мало того, что Элоди нашла очевидные запасы, так еще и тайники опустошила.
Разумеется, здесь были замешаны его братья. Уилл и Джордж бывали у него почти так же часто, как и она. Они не читали нотаций, не говорили с ним свысока, но Джеймс мог видеть разочарование в их лицах. Их безмолвное: «А мы же говорили» было гораздо хуже тысяч насмешек.
Хорошо хоть Сэмвелл в Шотландии и не может приехать — всех троих своих братьев он бы не вынес.
Джеймс понимал, что должен был быть благодарен Элоди за то, что избавила его от искушений, но он не испытывал благодарности. Просто не мог. Во-первых, глоток чего-нибудь пару дней назад облегчил бы чертову тряску, а во-вторых… Если бы он выпил, то меньше страдал бы из-за ее присутствия.
Разве Элоди не понимает, что она соблазнительнее любого виски? Слаще вина? От нее кружит голову похлеще, чем от игристого. Милая Элоди, с ее густыми волосами и кожей, которая пахнет весной… Каждый раз, когда Джеймс видел ее, то хотел ее, жаждал, и вовсе не для занятий любовью. Смеха и улыбок было бы достаточно…
Но она не смеялась и не улыбалась. Была слишком встревожена. Чувство вины, вот что удерживало ее рядом с ним.
Или, возможно, ей просто не хотелось, чтобы люди думали, будто она убила его своим отказом. Хотя… Если бы Элоди волновало мнение общества, ее бы здесь не было. Вообще. Изначально. Ей, незамужней даме, было в высшей степени неприлично так долго находиться в доме неженатого мужчины. Развратника и пьяницы, к тому же.
У нее не было компаньонки, кроме одной молчаливой служанки, которой с тем же успехом могло бы не быть. И Элоди не была дурой. Она должна понимать, что губит себя, оставаясь с ним. Но она всё равно это делала.
Джеймс смотрел на нее, хмуря брови изо всех. Ну почему, почему она такая прекрасная? Эти нежные черты, полные губы, блестящие глаза… Даже уставшая, она всё еще была самой красивой женщиной в мире.
— Хочешь, я помогу тебе поесть? — ласково спросила она.
О да, самой красивой и самой непробиваемой.
Джеймс вздохнул, пытаясь унять раздражение. Кем она его считала, инвалидом? Он всё еще был слаб, но вполне способен поесть сам. И он не смертельную болезнь словил, а просто восстанавливался от последствий своего же распутства.
— Всё, чего я хочу, это чтобы ты ушла.
Элоди пожала плечами и направилась к двери.
— Хорошо, я зайду позже, когда ты закончишь с завтраком.
Господи боже, какая же она упрямая! Ведь прекрасно понимала, что он имел в виду.
— Уезжай из моего дома, — сказал он ей вдогонку.
Элоди остановилась. Потом повернулась и скрестила руки так, что ее пышная грудь приподнялась, а Джеймс опять почувствовал себя мужчиной. Он чуть не забрал все свои слова обратно, лишь бы
