на нос и, проделав традиционную для раздумывающего человека процедуру, произнесла уже не столь уверенно:
— Не знаю. Вроде бы ни с кем у меня никаких конфликтов не было…
— Ни с руководством гимназии, ни с педагогами, ни с техническим персоналом? — продолжал допытываться Казик, и Лиза вдруг улыбнулась:
— Вы подозреваете, собачьими какашками в меня бросила директор?
На сей раз улыбнулся Казик:
— Вот уж как раз в этом деянии я Киру Анатольевну никак заподозрить не могу.
«И в том, что она мне подбросила записку, тем более, — мысленно добавил Володя и сам же себя спросил: А кого могу заподозрить?» Да никого — вот такой получался ответ.
Казик собрался и выпроводился столь же неожиданно быстро, как и напросился в гости. Просто встал, побарабанил пальцами по животу и засеменил к выходу со словами:
— Крайне признателен за беседу, дорогая Елизавета Максимовна, пока прощаюсь, но мы наверняка с вами еще увидимся. Всего доброго вам, Владимир Николаевич.
И исчез. А Володя остался — без всяких намерений, просто тренированный спортсмен не поспел за далеким от спорта психологом. И получилось, будто он, впервые переступивший порог Лизиного дома, задержался специально.
Для чего, спрашивается?
Конечно, Гриневич не был мальчиком, который сроду не оставался наедине с женщиной в ее квартире. Очень даже оставался, а порой и покидал эту квартиру только утром. Иногда он просто заходил в гости, к Зойке Ляховой, например, и вовсе не обязательно в присутствии ее мужа и детей. А сейчас и вовсе он пришел по делу, по Лизиному, между прочим, делу, да к тому же не один. Просто Казик ни с того ни с сего взял и смылся. И вообще это не он, Гриневич, придумал, будто Лиза к нему неровно дышит, ему бы такое в голову не стукнуло, зато теперь ему приходится изображать ухажера, дабы девушка не выглядела отвергнутой дурочкой.
Да, он задержался. Но это ровным счетом ничего не значит. Хотя чашку чая она могла бы предложить. Так, для приличия.
— Может, выпьешь чаю? — спросила Лиза. — А то как-то неудобно получилось, я Аркадия Михайловича даже не пригласила чаю попить.
«Ага, значит, перед Казиком неудобно стало, так решила передо мной вежливость изобразить», — с неожиданной злостью подумал Володя и сказал:
— Премного благодарен, но мне восвояси пора.
Прозвучало это довольно едко, Лиза уставилась на него удивленно, но Гриневич ничего комментировать не стал. Сгреб с вешалки свою куртку и, коротко бросив: «Пока», — вышел за дверь.
На лестничной площадке он постоял несколько секунд, отчего-то полагая, что Лиза сейчас кинется за ним, однако она не кинулась, и Володя разозлился еще больше.
Во что он впутывается? И зачем?
В тот момент он почему-то не подумал, что впутался сначала именно он, а Лиза уже впуталась из-за него, и теперь ему приходится впутываться из-за нее.
Да, в тот момент он об этом не подумал, но уже через минуту, дойдя с седьмого этажа до первого, самого себя устыдился. Ну чего он взъярился? Ведь ровным счетом на пустом месте. Нельзя же считать веской причиной запоздало предложенный чай?
Или чай тут ни при чем? А тогда в чем дело?
Он что, полагал, будто Лиза кинется ему на грудь в благодарность за сочувствие и утешение? Но он свое сочувствие никак не проявил и даже единого слова утешения не проронил.
Или она должна была догадаться, что Гриневич человек не столько слова, сколько дела, и как раз поэтому притащился к ней домой выяснять обстоятельства, прихватив с собой приятельствующего с полицейским майором психолога? Но она вовсе не обязана строить догадки.
А может, он рассчитывал не только на чай, но и на нечто иное? Но с какой стати? Строгая барышня Елизавета Максимовна явно не из тех, кто просто так, без всяких веских оснований, да к тому же с коллегой позволит себе это «иное». Да, она стала играть во влюбленность, но подобная игра не имеет ничего общего с настоящей влюбленностью, они оба это прекрасно понимают, изображая чувства в меру своих скромных талантов.
Так какие он вправе иметь претензии? Ровным счетом никакие. К тому же на вопрос: «Хочется ли ему “иного” с Лизой Саранцевой?» — он, Володя Гриневич, затрудняется с ответом. Впору сказать в полном соответствии со школьными традициями: ты не знаешь тему, получай двойку.
Володя вышел из подъезда и направился к своим «жигулям», припаркованным к самым кустам. С обеих сторон, чуть ли не впритык, уже примостились две машины, и Володя прикинул, что выбираться будет сложновато, придется заезжать на газон — хорошо хоть в темном, освещенном лишь окнами дворе безлюдно, а то наверняка кто-нибудь из бдительных жильцов поднял бы хай.
Гриневич щелкнул пультом сигнализации, «жигули» с готовностью подмигнули хозяину, и в отсвете фар со стороны кустов нарисовался чей-то силуэт. Володя напрягся, но тут же расслабился, услышав:
— Владимир Николаевич, здрасьте!
Из-за машины не спеша, едва ли не вразвалочку вышел Мухин.
— Привет, Валера, — отозвался Гриневич. — Дышишь свежим воздухом?
— Дышу. На лавочке вон там сидел. — Валера кивнул в сторону кустов. — А вы из гостей?
— Некоторым образом…
— От Лизы?
— От Елизаветы Максимовны, — поправил Гриневич.
— Ну да, — согласился Валера и спросил: — А что с ней случилось-то?
Володя вновь напрягся. Мухин что-то видел? Или что-то знает? Когда Лиза рассказывала ему и Казику о своем происшествии, она ни словом не упомянула Мухина. И никого из знакомых тоже не упомянула. Дескать, шла по двору, никого во дворе не заметила, пусто было во дворе, как ни странно. Потом почувствовала удар в спину, правда, было совсем не больно, но опять же очень странно, потому что за спиной тоже никого не было. Ну а уж после поняла, какая гадость размазалась по спине, ведь сразу же стала себя оглядывать и даже плащ сняла. И ни одной живой души не оказалось в свидетелях, хотя время-то было вполне людное.
И вдруг Мухин вопрос задает. С какой стати?
— А ты с чего взял, будто что-то случилось? — поинтересовался Гриневич.
— Так она в подъезд влетела, словно за ней собаки гнались. Даже не заметила, как я по лестнице сбегал. И раздетая она была к тому же, плащ почему-то в руках держала, причем скомканный. Хотя Лиза… Елизавета Максимовна… вся из себя такая аккуратистка! У нее даже коврик, который у двери на площадке лежит, всегда чистый. А об него, между прочим, ноги вытирают.
И Мухин посмотрел на свои ноги, на кроссовки, к которым прилипли жухлые листья.
«Скамейка стоит в кустах, Валерка на ней сидел, вот листья и налипли», — машинально подумал Володя и произнес вслух:
— Елизавете
