class="v">Браниться жажду я – рука моя свербит.
———
Будь мне наставником в насмешливой науке,
Едва лукавый ум твои поймает звуки,
Он рифму грозную невольво затвердит,
И память темное прозванье сохранит.
———
Клим пошлою меня щекотит остротой.
Кто Фирс8? ничтожный шут, красавец молодой,
Жеманный говорун, когда-то бывший в моде,
Толстому10 верный друг по греческой методе.
И можно ль комара тотчас не раздавить
И в грязь словцом одним глупца не превратить?
А шутку не могу придумать я другую,
Как только отослать… Толстого……
———
И в глупом бешенстве кричу я наконец
Хвостову: ты дурак, а Стурдзе11: ты подлец
———
Так точно трусивший буян обиняком
Решит в харчевне спор надежным кулаком.
ПЕСНЬ О ВЕЩЕМ ОЛЕГЕ12
К стиху «Твой щит на вратах Цареграда» в рукописи примечание:
Но не с гербом России, как некто сказал, во-первых потому, что во время Олега Россия не имела еще герба. Наш Двуглавый орел есть герб Римской империи и знаменует разделение ее на Западную и Восточную. У нас же он ничего не значит.
ИНОСТРАНКЕ
В черновой рукописи последнее четверостишие читается:
Я буду помнить, друг любимый,
В уединенной тьме ночей
Твой поцелуй неутолимый
И жар томительный очей.
ПРИДЕТ УЖАСНЫЙ ЧАС
После стиха «И сяду близ тебя печальный и немой» в черновике зачеркнуты недоработанные стихи:
Лампада бледная твой хладный труп осветит.
Мой взор… движенья не заметит
———
Не поразит судьбы коварная измена.
Коснусь я хладных ног – себе их на колена
и т. д.
РАЗГОВОР КНИГОПРОДАВЦА С ПОЭТОМ13
В рукописи после стиха «Старушки чудное преданье»:
Меня не знал в то время свет,
Но мне внимала вся природа,
Воистину я был поэт,
Но для себя, не для народа.
После стиха «Искал вниманья красоты»:
Мои слова, мои напевы
Коварной силой иногда
Смирить умели в сердце девы
Волненье сладкого стыда.
После стиха «Боготворить не устыдился?»:
Ах, лира, лира! что же ты
Мое безумство разгласила?
Ах, если б Лета поглотила
Мои летучие листы
И память мертвой красоты
Сокрыла б темная могила!..
После стиха «Судьбою так уж решено»:
С кем поделюсь я вдохновеньем?
Одна была… пред ней одной
Объятый грустным упоеньем,
С неизъяснимою тоской –
Там, там, где тень, где лист чудесный,
Где льются вечные струи,
Я находил язык небесный,
Язык поэтов и любви…
В первом издании к стихотворению было сделано примечание:
Заметим, для щекотливых блюстителей приличий, что Книгопродавец и Поэт оба лица вымышленные. Похвалы первого не что иное, как светская вежливость, притворство, необходимое в разговоре, если не в журнале.
К МОРЮ14
В рукописи после стиха «Там угасал Наполеон» имеются следующие строфы, не вошедшие в печатный текст:
Печальный остров заточенья
Без злобы путник посетит,
Святое слово примиренья
За нас на камне начертит.
Он искупил меча стяжанья
И зло погибельных чудес
Тоской, томлением изгнанья
Под сенью душной тех небес.
Там, устремив на волны очи,
Воспоминал он прежних дней
Пожар и ужас полуночи,
Кровавый прах и стук мечей.
Там иногда в своей пустыне,
Забыв войну, потомство, трон,
Один, один о юном сыне
С улыбкой горькой думал он.
ПОДРАЖАНИЯ КОРАНУ (IX. И путник усталый на бога роптал)
Первоначально Пушкин изложил этот отрывок в следующих необработанных стихах:
В пустыне дикой человека
Господь узрел и усыпил,
Когда же протекли три века,
Он человека пробудил.
Бог рек: под кладязем пустынным,
Скажи, давно ли здесь лежал.
– Мне сон мой показался длинным:
Я здесь полсуток верно спал.
Сюда же, по-видимому, относятся и следующие наброски:
Я не дремал – но усыпленье
. . . . . . . . . .
Мне снился сон изнеможенья,
И пролетали надо мной
Разнообразные виденья.
Приснились мне древа и воды,
Увидел я и шум и тень…
19 ОКТЯБРЯ (1825 ГОДА)15
Пропущенные и замененные строфы рукописной редакции.
Эпиграф: Nunc est bibendum. Horatius.[20]
1.
После стиха «Минутное забвенье горьких мук»:
Товарищи! сегодня праздник наш.
Заветный срок! сегодня там, далече,
На пир любви, на сладостное вече
Стеклися вы при звоне мирных чаш.
Вы собрались, мгновенно молодея,
Усталый дух в минувшем обновить,
Поговорить на языке Лицея
И с жизнью вновь свободно пошалить[21]
2.
На пир любви душой стремлюся я…
Вот вижу вас, вот милых обнимаю.
Я праздника порядок учреждаю…
Я вдохновен, о, слушайте, друзья:
Чтоб тридцать мест нас ожидали снова16!
Садитеся, как вы садились там,
Когда места в сени святого крова
Отличие предписывало нам.
3.
Спартанскою душой пленяя нас,
Воспитанный суровою Минервой,
Пускай опять Вольховский сядет первый,
Последним я, иль Брольо17, иль Данзас18.
Но многие не явятся меж нами…
Пускай, друзья, пустеет место их…
Они придут; конечно, над водами
Иль на холме под сенью лип густых
4.
Они твердят томительный урок,
Или роман украдкой пожирают,
Или стихи влюбленные слагают,
И позабыт полуденный звонок.
Они
