href="ch1-12.xhtml#id625" class="a">2
Сохранился черновой набросок, по-видимому относящийся к этому стихотворению:
Стихи собою сами,
Волнуяся, струями
Рождались и текли,
И робкие девицы
С улыбкою прочли
Их легкие страницы.
В автографе зачеркнуто после стиха «Неслыханной дотоль»:
Любовница свободы,
Ты с нею заодно
Прославила вино
И прелести природы
И смеху обрекла
Пустых любимцев моды
И речи и дела.
КТО ВИДЕЛ КРАЙ, ГДЕ РОСКОШЬЮ ПРИРОДЫ
Стихотворение несколько раз переделывалось. В рукописи вместо этой третьей строфы были первоначально две другие:
Всё мило там красою безмятежной,
Всё путника пленяет и манит,
Как в ясный день дорогою прибрежной
Привычный конь по склону гор бежит.
Повсюду труд веселый и прилежный
Сады татар и нивы богатит.
Холмы цветут, и в листьях винограда
Висит янтарь, ночных пиров отрада.
И шелковиц и тополей прохлада,
В тени олив уснувшие стада,
Вокруг домов решетки винограда,
Монастыри, селенья, города,
Залива шум и говор водопада,
И средь валов летучие суда,
И яркие лучи златого Феба,
И синий свод полуденного неба.
После этой строфы в рукописи была еще следующая:
Приду ли вновь, поклонник муз и мира,
Забыв молву и жизни суеты,
На берегах веселого Салгира
Воспоминать души моей мечты?
И ты, мой друг, задумчивая лира,
Ты, верная певица красоты,
Певица нег, любови и разлуки,
Найдешь ли вновь утраченные звуки?
Последнюю строфу Пушкин начал перерабатывать, но не кончил переработки. Она получила такую незаконченную форму:
Когда луны сияет лик двурогий
И луч ее во мраке серебрит
Немой залив и склон горы отлогий,
И хижину, где поздний огнь горит,
И с седоком приморскою дорогой
Привычный конь над бездною бежит,
И в темноте как призрак безобразный
Стоит вельблюд, вкушая отдых праздный
ДИОНЕЯ
В первоначальной редакции стихотворение называлось «Идиллия» и начиналось четверостишием:
Подруга милая! Я знаю, отчего
Ты с нынешней весной от наших игр отстала;
Я тайну сердца твоего
Давно, поверь мне, угадала.
УМОЛКНУ СКОРО Я
Обрабатывая стихотворение для печати, Пушкин отбросил начальные стихи:
Нет, поздно, милый друг, узнал я наслажденье:
Ничто души моей уже не воскресит;
Ей чуждо страсти упоенье,
И счастье тихое меня не веселит…
Увял во цвете лет!.. но если в день печали
и т. д.
Кроме того, в предшествующей беловой редакции стихи, начиная с девятого, читались:
Позволь одушевить прощальный лиры звук
Счастливым именем прекрасной.
Не бойся ветреных невежд,
Не бойся клеветы ревнивой…
Не обмани моих надежд
Своею скромностью пугливой:
Когда меня навек обымет хладный сон
и т. д.
ГРОБ ЮНОШИ
В беловом автографе вместо стиха «И без него друзья пируют» и следующих:
И без него друзья пируют,
Других уж полюбить успев,
И друга редко именуют
В беседе златовласых дев.
Из ветрениц, которых очи
Он прежде втайне привлекал,
Которым он и дни и ночи
И думы сердца посвящал,
Из милых жен, его любивших
и т. д.
Кроме того, в черновой рукописи имеются следующие стихи: вместо «К чему?..» и т. д.:
Не воззовет!.. его гробница
Уединенна и темна,
На урне спит ночная птица,
И близ холма журчит волна…
После стиха «Ручей журчит и шепчет лес»:
Не выдет он взглянуть на горы,
Осеребренные луной…
Не улыбнется он, и взоры
Не встретят утра над рекой…
Стих «Под наклоненными крестами» читался: «Под суеверными крестами».
К ОВИДИЮ3
Во всех рукописных текстах последних шести стихов нет, и после стиха «Не славой – участью я равен был тебе» следовали два заключительных:
Но не унизил ввек изменой беззаконной
Ни гордой совести, ни лиры непреклонной.
В беловой рукописи имеются примечания:
1) Ко всему стихотворению.
Мнение, будто Овидий4 был сослан в нынешний Аккерман, ни на чем не основано. В своих элегиях он ясно назначает местом своего пребывания город Томы (Tomi) при самом устье Дуная. Столь же несправедливо и мнение Вольтера, полагающего причиной его изгнания слишком нежную благосклонность Юлии, дочери Августа. Овидию было тогда около пятидесяти лет, а развратная Юлия десять лет тому прежде была сама изгнана своим родителем. Прочие догадки ученых не что иное, как догадки. Поэт сдержал свое слово, и тайна его с ним умерла.
Alterius facti culpa silenda mihi.
Ovidius.[19]
2) К стиху «Но если гневный бог досель неумолим».
Овидий провел5 девять лет в своем изгнании, а не двадцать, как говорит Шатобриан.
АЛЕКСЕЕВУ6
Окончание стихотворения.
Я был рожден для наслажденья,
В моей утраченной весне
Как мало нужно было мне
Для милых снов воображенья.
Зачем же в цвете юных лет
Мне изменило сладострастье?
Зачем же вдруг увяло счастье
И ни к чему надежды нет?
И что ж, изменой хладнокровной
Я ль стану дружество бесить,
И снова тактики любовной
Уроки тайные твердить?
Нет, милый! если голос томный,
Обман улыбки, нежный взор,
Умильный вид печали скромной
Тобой владеют до сих пор,
Люби; ласкай свои желанья,
Надежде и еврейке верь.
Как тень пройдут любви мечтанья,
И станешь то, что я теперь.
ВЯЗЕМСКОМУ7 (Язвительный поэт, остряк замысловатый)
Черновое продолжение послания.
Когда б еще я был рифмач миролюбивый,
Пред знатью преданный, услужливый, учтивый,
Как Шаликов9, добра хвалитель записной,
Довольный изредка журнальной похвалой,
Невинный фабулист или смиренный лирик.
Но Феб во гневе мне промолвил: будь сатирик.
С тех пор бесплодный жар в груди моей горит,
