мере, не так, как он хочет. И он делает это без всякой причины, – она качает головой. – Нет, не понимаю я этого.
– Думаю, это вы на самом деле отчасти усложняете жизнь Ро, – говорю вдруг я.
Она смотрит на меня удивленно, а я сама не могу поверить в то, что сказала. Раньше я не была с ней настолько откровенной.
– На самом деле Ро пытается облегчить себе жизнь, и многие люди понимают. Я имею в виду, музыкальная группа это понимает, и я понимаю, и наши друзья понимают. Люди понимают, что каждый имеет право определять свой собственный опыт. А когда вы говорите, что «люди не примут», то вы же сами причисляете себя к этим непонимающим «людям».
Я жду, что она отчитает меня или скажет, что я совершенно не понимаю, каково это – быть матерью, но она просто продолжает сидеть. Не кивает, не мотает головой, а делает какие-то неопределенные движения.
– Наверное, мне и в самом деле трудно понять, – говорит она наконец. – Я не знаю, каково это – осознавать себя сразу обоих полов, бесполым или каким-то еще.
Мне хочется сказать: «Пол – это спектр, а не жесткое противопоставление», но мне кажется, что это сейчас не сработает.
– Разве вы никогда не чувствовали, – говорю осторожно, словно ступая на зыбкую почву, – что внутри вас находится нечто, что продолжает расти и становиться все сильнее до такой степени, что уже невозможно не обращать на это внимание? И чем больше вы игнорируете это, тем больше оно выходит наружу разными способами, например разрушительными?
– Разрушительными? – беспокойно переспрашивает она. – Ты ведь не хочешь сказать, что Ро… принимает наркотики?
– Я не говорю о Ро. Я говорю о…
Мысленно я заканчиваю: «О себе», но вслух продолжаю:
– О вас. Вот вы, например, никогда не ощущали какие-нибудь чувства, эмоции, инстинкты или что-то еще, что невозможно описать? Можно только ощущать, что это твоя неотъемлемая часть; нечто, делающее вас такой, какая вы есть.
Миссис О’Каллахан:
– Ну, пожалуй, я ощущаю себя «матерью».
– Так вот представьте, что если бы никто не разрешал вам называть себя «матерью».
– Но ведь я на самом деле мать, – отвечает она.
– А Ро на самом деле небинарный человек, – говорю я.
Мне хочется добавить: «А я – Домохозяйка». Сказать это вслух. Чтобы хоть кто-нибудь услышал.
Я встаю с кровати, а она продолжает сидеть. Интересно, сохранилась ли во мне хотя бы часть уверенности Домохозяйки после прошедшей ночи?
– Так вы сказали, что Ро в сарае?
– Да, – отвечает она и делает паузу перед следующей фразой. – Они в сарае.
Она произносит это с таким видом, будто пробует слово на вкус, будто это какая-то глупая детская игра. Но все равно произносит.
В сарае возле дома О’Каллаханов находится устроенная Ро самодельная студия. Здесь Ро записывает черновые демо, а затем отсылает их Хонор, чтобы та поняла, что должно получиться в окончательном варианте. Какими бы старомодными и непонятливыми ни были родители Ро, следует отдать им должное – они ни разу не высказывали упреков по поводу тянущихся из сарая толстых, как змеи, проводов электропитания. Счета должны быть космическими. Я стучу в дверь, сначала робко. Ответа нет, тогда я стучу сильнее. И еще раз сильнее.
– Войдите, – наконец слышу я.
В сарае тесно и темно. Каждый уголок звукоизолирован, все поверхности покрыты одеялами, чайными полотенцами или коробками из-под яиц, под которые приклеен изоляционный материал. Здесь темно и пахнет кофе, пóтом и лаком для дерева. Ро, сидя на стуле с наушниками на голове, перебирает струны на гитаре. На них огромная футболка с надписью «Против меня!» с дырками по бокам. Я чувствую, как волосы на моих руках встают дыбом, и едва сдерживаюсь, чтобы не наброситься на Ро и не расцеловать, но я не уверена, понравится ли это им.
– Привет, – говорю я.
Ро кладет гитару на колени, но не встает.
– Привет.
– Меня впустила твоя мама.
– И наконец-то подарила тебе шарф, как я вижу.
Я дотрагиваюсь до шерсти у горла.
– А что ей мешало раньше?
– Наверное, ждала, когда расстанемся.
– О.
Я вздрагиваю от этих слов и прислоняюсь к стене.
Ро как ни в чем не бывало пожимает плечами и возится с ручками на гитаре. Я понимаю, что они злятся на меня, и предполагаю, что это из-за того, что я оттолкнула их вчера вечером, крикнула «Не трогай меня!» и убежала в сад.
– Прости за вчерашнее, – медленно произношу я. – Я просто… разозлилась. У меня был приступ паники. Я не могла контролировать себя, поэтому мне пришлось уйти оттуда.
– И куда же?
– Что?
– Куда ты пошла? – громко повторяет Ро.
Я делаю паузу. Нужно подумать.
– Домой.
Ро разворачивается лицом ко мне.
– Значит, домой, – говорят они спокойным тоном.
Я сажусь на перевернутый ящик из-под молока и оглядываю помещение. Гитара, дешевый микшерный пульт с кабелем из дома. Пробковая доска с приколотыми на нее текстами песен. Распечатанные выписки с общего банковского счета «Маленькой частной церемонии». Листок с написанными на нем, а затем перечеркнутыми цифрами: «50k, 65k, 80k, 100k!»
Восемнадцать лет мечтаний, которые я могу разрушить одним предложением.
Я – Домохозяйка, Ро. Во мне живет демон, который медленно берет верх, и стоит мне сказать об этом, как вся твоя личная жизнь остановится на неопределенный срок, пока мы не найдем решение. Никаких концертов. Никаких предварительных турне. И возможно, никаких гастролей.
Но как мне сказать об этом, как попросить их бросить все и заняться решением проблемы, если я сама не до конца уверена в том, что это проблема?
Я вспоминаю, какой сильной и целеустремленной я ощущала себя прошлой ночью, после того, как ушла от Аарона. За последние месяцы это, пожалуй, самое интенсивное мое чувство.
– Да, – говорю я. – Мне нужно было успокоиться, поспать. Я отключила телефон и просто легла спать.
– И хорошо ты спала?
– Да, хорошо.
– Значит, ты ходишь во сне. Иначе как объяснить, что ты обнималась с Аароном снаружи, перед входом в дом.
В сарае как будто изменилось атмосферное давление. Как будто мы внезапно оказались в невесомости, и мои ноги в любое мгновение могут оторваться от земли. Наступает тишина. Тишина, которая, как кажется, длится тысячу лет, а за это время дает знать о себе каждая мельчайшая деталь: кружащиеся под желтым светом настольной лампы пылинки, мигающие красные огоньки оборудования, растрепанные уголки страниц раскрытой записной книжки Ро.
– Мне не спалось, – продолжает Ро, не прерывая зрительного контакта со мной. – Поэтому я сел в машину и поехал к тебе. Ты не отвечала на звонки, и я уже собирался уезжать
