может долго перечислять.
– Счастливого сочельника, детка, – приветствует меня она.
Эбби всегда так меня называет. Даже когда я родилась, она говорила всем, что я «ее детка».
Я начинаю зачерпывать горстями кукурузные хлопья из коробки и поедать их.
– Погоди. Скоро завтрак.
– Я от завтрака не отказываюсь.
И я действительно сажусь вместе со всеми за стол и ем. Фриттату, три банана, половинку булочки и несколько маленьких шоколадок с чашкой кофе.
– Вы только посмотрите, – говорит мама, впервые за много лет довольная мной. – Ест как лошадь.
– Да просто проголодалась, – говорю я. – Как будто всю ночь плавала.
И я действительно ощущаю голодную усталость во всем теле, как будто после долгого плавания в бассейне, – не только в животе, но и в ногах и руках. Похоже, это единственное доказательство реальности того, что случилось ночью. Того, что я и вправду гуляла с Туту по пшеничному полю, что призвала соль к пальцам и согласилась с помощью магии помочь девочке по имени Уна начать жизнь на новом месте.
Я посмотрела достаточно фильмов, чтобы знать, что к чему. Мы живем не в сказке. Нас окружает суровая истина. И я довольна.
И не просто довольна, я ощущаю себя великолепно. Как будто по праву воспользовалась своей силой и магией. Проявила ответственность и поступила правильно. У меня была цель. После того как женщина ушла, я кое-что сделала с останками зайцев. Сделала кое-что с брошью. Сделала что-то, что взывало к Колодцу у меня под ногами. И семя магии поднялось ко мне навстречу, как медленно всасываемый через соломинку пузырек.
С той девочкой, Уной, теперь все в порядке. Она защищена. Никто не подумает даже пальцем тронуть ее, никто не подумает о ее уязвимости, потому что она окружена моей защитой до самой Канады. Наверное, она теперь счастлива. Хотя, наверное, к настоящему времени она уже лет сто как умерла. Но прожила хорошую жизнь.
С одной стороны, трудно свыкнуться с мыслью о том, что мне предстоит стать Домохозяйкой. С другой стороны, мне понравилось исполнять ее роль и осознавать это, прежде чем демон поглотил мою человеческую личность. Это было захватывающее переживание.
– А у тебя хорошее настроение, – осторожно говорит папа. – Ты сегодня какая-то не такая.
– Да, сегодня у меня особое настроение, – киваю я.
Зарядив телефон, я обнаруживаю в нем кучу сообщений от Фионы, Лили и Ро. Они все обеспокоены, но, что трогательно, их больше волнует то, что я делась непонятно куда, обидевшись на нежелание штурмовать Ложу.
Я чувствую себя такой эгоисткой, – пишет Фиона в десять вечера. – Поверить не могу, что сказала, будто очень занята на съемках. Прости. Ты права. Это серьезно. Ххх.
Извини за вчерашнее, – пишет Ро в 22:05. – Может, заехать к тебе? Xxx.
– Я не против штурма Ложи, – пишет Лили в 22:45. – Порвем этих засранцев.
Что-то не спится. Заеду к тебе, если ты тоже не спишь. Х. – снова Ро в 0:38.
– Что-то он какой-то сонный сегодня, – говорит папа, почесывая за ухом пса.
– Стареет, – отвечает мама. – О, погляди, седые волосы.
И она права; на шерсти Туту виднеются несколько седых волосков – вероятно, выскочили ночью, когда он был Волком Туту.
Я пытаюсь дозвониться до Ро, но их телефон выключен, поэтому я решаю зайти к О’Каллаханам. По дороге я захожу в магазин и покупаю коробку шоколадных конфет. Как говорит мама, в декабре с пустыми руками не ходят, и мне кажется грубым заявиться просто так, без ничего.
– О, это ты, Мэйв, – моргает миссис О’Каллахан.
С каждым разом она выглядит все старше. Может, так бывает со всеми нашими родителями.
– Счастливого Рождества!
Я обнимаю ее, потому что на Рождество вежливо обнимать людей, которых ты знала всю жизнь, хотя это и немного неловко.
– Вот вам подарок, – протягиваю я коробку конфет. – Сезонное угощение.
Я вспоминаю, как эту фразу говорила Фиона, и тогда она мне показалась забавной.
Миссис О’Каллахан кивает и открывает рот, но ничего не говорит. Я на секунду представляю, что я до сих пор строгая и властная ведьма, какой была ночью.
– Все в порядке, миссис О’Каллахан? – спрашиваю я как можно более участливым тоном.
Она выглядит озабоченной, почти оскорбленной тем, что семнадцатилетняя девчонка разговаривает с ней, как социальный работник. Но смягчается.
– Мэйв, – начинает она неуверенно. – Может, пройдем ненадолго внутрь? Ро в сарае, но…
– Хорошо, пройдем, – отвечаю я и следую за ней наверх, в ее спальню.
Я не была в спальне миссис О’Каллахан с семилетнего возраста, но она нисколько не изменилась. Те же расплывчатые зеленые обои, тот же пододеяльник с цветочками вереска, те же массивные дубовые тумбочки. Во всем чувствуется тяжесть. Да и сама она тяжелая, и сердце ее тяжелое, как идущий на дно кирпич.
Она открывает комод, дополняющий прикроватные тумбочки, которые, в свою очередь, как нельзя лучше подходят плинтусам, дополняющим зеленые обои, и достает маленький пластиковый пакет.
– Это для тебя.
Я разворачиваю пакет. Внутри черный шерстяной шарф с серебристо-золотыми полумесяцами и звездами на концах. Очень красивый.
– Счастливого Рождества.
– Ого. Спасибо.
Я тут же завязываю его на шее, немного смущаясь. Это так мило. Я этого не ожидала. Теперь конфеты кажутся мне еще более глупым подарком.
– Вообще-то я связала его тебе на день рождения, но… сама понимаешь, – говорит миссис О’Каллахан. – Всякие школьные дела…
Она замолкает.
– Спасибо, – повторяю я. – Он очень чудесный. И как раз для меня.
Больше мне сказать нечего, и, пригладив шарф, я поворачиваюсь, чтобы уйти.
– Пожалуй, и ты не знаешь, что на него нашло! – вдруг словно в паническом приступе говорит она.
– Что? Вы имеете в виду Ро? – спрашиваю я.
Она кивает и садится на краешек кровати.
– Вся эта история с местоимениями…
Я присаживаюсь рядом с ней.
– Ну, вы сами подумайте. Если бы вы не знали пол человека, с которым еще не встречались, вы ведь могли бы сказать «они еще не приехали» или «Во сколько они приедут»?
Она неопределенно машет мне рукой, как будто Ро уже объяснял ей и как будто эти объяснения ее ничуть не удовлетворили.
– Но ведь я знаю его пол. Я родила его. Я находилась в палате, когда врач сказал: «Это мальчик».
– Верно, – говорю я, понимая, что эти рассуждения выше моего уровня.
Я вообще плохо умею объяснять, тем более когда речь идет о таком щекотливом вопросе, как гендер. У меня плохо получается объяснять это даже самой себе, не говоря уже о женщине пятидесяти с лишним лет. Ребенок которой уже много раз объяснял ей, что к чему?
– Мне просто кажется, он сам усложняет себе жизнь. Люди этого не примут. По крайней
