номер, совершенно убойный, ни с каким рэпом не сравнить. Двуединство.
Она откинулась на спинку кресла, раздвинула колени и длинными холеными пальцами стала ласкать себя. Запрокинув лицо, смотрела в глаза Ирине, и взгляд бьт остановившимся.
— Поцелуй меня!
Ирина нагнулась и поцеловала ее бледный большой рот. Язык Натальи сильно раздвинул ее губы и проник внутрь. Он нежно и сильно скользил по зубам, по небу.
— Иди сюда!
— Куда? — глупо спросила Ирина.
— Сядь в кресло.
Что-то подобное случилось в сумеречной памяти детства.
В новогоднюю ночь родители ушли в гости, оставив ее «праздновать» вместе с тоненькой темноволосой девочкой Галей — дочерью тех «гостей».
Они выпили сидра, поели холодца. Телевизоров тогда не было, и Галя предложила ей выстричь челку. Выстригли. Глянув на себя в зеркало, Ирина заплакала: лицо было обезображено клоками свисающих на лоб жиденьких прядей. Галя утешала, говорила, что «так лучше», а потом предложила поиграть в папу и маму. Они разделись и легли в кровать. Галя гладила два болезненных камушка на бывшей еще недавно совершенно плоской груди, потом легла на Ирину и стала тереться. Было приятно и совсем почему-то не стыдно. Галя терлась все сильнее, и вдруг сделалось совсем приятно. Ирина тихонько застонала.
— Ну вот и хорошо, — сказала Галя, — теперь у нас будет маленький.
Ирина страшно испугалась, она не хотела маленького, но Галя успокоила:
— Ведь это же все понарошку.
Но здесь, кажется, было совсем не понарошку.
Наталья встала на колени перед креслом, пальцами раздвинула ее плоть и, чуть откинувшись, смотрела, не отрываясь.
— Не надо, — прошептала Ирина, — я не умею.
— Погоди… помолчи… ты ничего не понимаешь… Мы обманем их всех, — низко и хрипло отвечала Наталья. — Неужели ты не понимаешь, что мы обманем их всех.
Ирина не понимала. И когда Наталья склонилась к ней, она поджала ноги, забившись в глубь кресла.
— Пожалуйста, не надо, не сердись, но это не для меня, — жалобно сказала она.
Наталья легла навзничь на вытертый синтетический палас. Закурила.
Ирина тупо смотрела, как на экране девахи в какой-то кожаной сбруе, открывающей ягодицы, изображали рабынь. Их хлестал шелковой плетью мужик с лицом вырожденца и волосатой грудью.
— То, что произошло сейчас, — медленно сказала Наталья, — ничего не меняет. Забудем. Я предполагала, что все это окончится именно так, потому что вы, Ирина Федоровна, — слепы. Ваши большие, прекрасные глаза — слепы. Вы никогда ничего не видели и потому не понимали. У вас в руках была жар-птица, а вы распорядились ею как курицей.
— Ты о чем?
— Неважно. Разве можно объяснить слепому человеку, чего он лишился. Ваше спасение в том, что вы красивы и еще… еще в том, что тождественны себе. За тождественность нельзя уважать, но любить можно. Поэтому вас и любили, и будут любить, и делать ради вас самоубийственные глупости.
— Но объясни мне, что означает это обличение? О чем ты?
— О том, что пора спать.
Одним гибким и сильным движением она поднялась с пола, ушла в ванную.
Ирина поставила свою любимую Ленину кассету, и, пока шумела вода в ванной, она слушала ее.
Ночью ей приснилось огромное озеро-море. На его берегу стояли современные высокие дома. Но даже над ними возвышались два серых, с какими-то дьявольскими рогами небоскреба. Машины катили по широкой улице, идущей берегом озера. И вдруг рогатые небоскребы дрогнули и, раздвигая дома, стали приближаться к Ирине. Она проснулась от ужаса. Ужас она испытала потом в Чикаго, увидев небоскребы «Sears» и «Непкок». Это их она видела во сне. Но в то утро она потаенно наблюдала за Натальей. Она делала гимнастику, и это было прекрасное зрелище. Ноги ее были мускулисты, как у бегуньи, тонкие руки с нежными округлостями мышц и предплечий вздымались вверх, тянулись пальцами к потолку. На узких щиколотках напрягались сухожилия, как у породистой лошади.
Но, видно, у этой ведьмы был третий глаз на затылке.
— Пока душ свободен — советую воспользоваться, а то опоздаем на завтрак.
Итак, самолет над океаном репетировал трагедию Шекспира. Противно воняло вареной курицей. Наталья ушла в хвостовой салон к курильщикам. А Ирина разглядывала в иллюминатор какие-то зеленые страны, потом черные горы в белых прожилках снегов, потом в океане появились льдины, потом был Гандер с бесплатной пепси-колой, ларьком сувенирного барахла и тундрой вокруг аэродрома, потом медленно тянулись вдоль берегов Америки, потом кто-то с еврейским акцентом закричал:
— Нью-Йорк, вон Нью-Йорк, вон те трубы, это уже Нью-Йорк.
Ирина тихонько перекрестилась, прошептав: «Все в руках твоих, Господи», и дала себе слово не принимать никаких решений. Пусть решает судьба.
Их поселили в занюханной гостинице на Бродвее, совсем близко от Гарлема. Предупредили: в сторону сто двадцатых не ходить. По Амстердаму тоже нежелательно, в Центральный парк только утром и днем. Оглушенные Джи-эф-кей, путешествием по Нью-Йорку, они сбились в комнате милых супругов Баренбоймов. Баренбоймы уже бывали в Америке, и следовало порасспросить их. Открыли консервы, нарезали твердокопченую, бутылки были у всех.
Илюша Баренбойм начал с главного:
— Кто нацелился на аппаратуру — покупайте здесь. У Тимура или у одного индуса на Двадцать второй. На обратном пути времени не будет, а у этих цены самые низкие.
Мужики возбужденно загалдели и приняли решение сразу же после пирушки идти к Тимуру, а то завтра потащат в Метрополитен, потом поездка по городу, потом отлет в Сан-Франциско.
Все вытащили бумажки со списком заказов, и Баренбоймы отвечали четко и толково.
Наталья спросила:
— Как называется магазин нашего уровня?
— Александер.
— Это далеко?
— Довольно. На Лексингтон-авеню. На метро по Красной до Седьмой авеню, пересадка на Желтую до Лексингтон-авеню, а там пешком близко. Здесь все в общем-то близко.
— А пешком?
— Пешком тоже хорошо. Через Центральный парк выйдете на Пятую, посмотрите улицу миллионеров, и по Шестьдесят восьмой дойдете. Спросите, где Александер. Это маршрут как раз для тебя. Самые шикарные места. Мэдисон-авеню, и все такое.
— Пошли? — спросила Наталья Ирину. — Лучшее знакомство с городом — это поиск нужного магазина.
Наталья быстро сориентировалась по какой-то удивительно глянцевой карте города, которую вытащила из сумки.
Они стояли на Бродвее, и Ирина была ошеломлена своим «неудивлением». Именно таким она и представляла этот город. И он очень нравился ей. Они обе узнали Линкольн-центр, Эмпайр-стейт-билдинг и слева небоскреб Крайслера.
Ирине казалось, что они уклоняются от намеченного маршрута, но ее совсем не волновал Александер и, наоборот, изумляло, как менялся Бродвей. Магазины становились попроще, замелькали греческие, итальянские и даже русские вывески. На улицу было вывалено жалкое дешевое барахло. Вьетнамцы торговали на тротуарах, сидя на упаковочном картоне; замечательно пахло
