Султан повелел незамедлительно посадить в Семибашенный замок московитских посланников, которые, впрочем, привыкли к тюрьме не менее, чем к пышным аудиенциям. Снова была объявлена война царю, бунчуки[84] подняты, и разосланы приказы всем пашам собирать двухсоттысячную армию. Сам султан выехал из Константинополя и расположил двор свой в Адрианополе, ближе к театру военных действий.
Как раз в это время по адрианопольской дороге к султану направлялось чрезвычайное посольство от короля Августа и Польской Республики,' во главе которого находился мазовецкий воевода со свитою из трехсот особ.
Все сие посольство было задержано и пленено на въезде в город. Никогда еще партия короля шведского не получала большего удовольствия, чем при сей оказии, однако вскоре все ее упования развеялись в прах.
По мнению некой высокопоставленной и весьма проницательной особы, находившейся тогда в Константинополе, молодой Кумурджи уже обдумывал совсем иные планы, нежели борьба с царем Московии за пустынные пространства и при весьма неясных к тому перспективах. Он намеревался отобрать у венецианцев Пелопоннес, ныне Мореей именуемый, и завладеть всей Венгрией.
Дабы осуществить сии великие замыслы, Али Кумурджи ожидал для себя места великого визиря, чему препятствовали пока лишь его молодые годы. В сих видах царь был нужен ему скорее как союзник, чем враг, равно как и не представлялось никакой выгоды держать у себя шведского короля и тем паче вести ради него войну. Он не только хотел отослать прочь сего государя, но и открыто заявлял, что отныне незачем терпеть в Константинополе христианских посланников, каковые суть не более чем с почетом принимаемые шпионы; они или совращают, или предают визирей и уже издавна плетут в серале всяческие интриги, а живущие в Пере[85] и Левантинском порту франки — это купцы, и им потребны не посланники, а только консулы. Великий визирь, обязанный своим возвышением и самой жизнию фавориту, коего к тому же он еще и боялся, легко согласился с намерениями сего последнего, тем более что сам уже продался московитам и надеялся еще и отомстить шведскому королю, который хотел погубить его. Муфтий, ставленник Али Кумурджи, также безропотно всему подчинялся: он советовал султану воевать с царем, когда желал того фаворит, и почитал таковую войну неправедной, если сей юноша переменял свое мнение. И посему, едва армия была собрана, как предложили уладить дело миром. Вице-канцлер Шафиров и молодой Шереметев, полномочные посланники царя и заложники Порты, после долгих препирательств обещали, что царь выведет войска свои из Польши. Великий визирь, прекрасно знавший, что царь никогда не исполнит сего договора, все-таки подписал его. Султан, удовлетворенный видимостью своих повелений русскому царю, оставался пока в Адрианополе. Таким образом, менее чем за полгода можно было видеть заключение мира, объявление войны и возобновление мира.
Главным пунктом всех сих договоров всегда было удаление короля шведского. Однако султан не желал, чтобы собственная его честь и достоинство Оттоманской Империи были скомпрометированы в случае пленения короля врагами на возвратном пути. Его отъезд был решен, но от Польши и Московии потребовали гарантий его безопасности. Посланники поклялись в том от имени своих повелителей, при условии, что Карл не будет возмущать Польшу. Как только Диван решил судьбу Карла, бендерский сераскер Измаил приехал в Варницу, где располагался шведский лагерь, с вестью о решениях Порты и старался деликатно внушить королю, что откладывать отъезд уже никак невозможно.
Карл же ответствовал на сие лишь то, что султан обещал ему целое войско, а не почетный эскорт и что государи должны держать свое слово.
Тем временем первый министр и фаворит короля Августа генерал Флемминг тайно списался с крымским ханом и бендерским сераскером. Полковник саксонской службы французский дворянин Лёмар неоднократно по каким-то подозрительным поводам ездил из Дрездена в Бендеры.
Как раз тогда же по приказу шведского короля на границе с Валахией был задержан курьер Флемминга, направлявшийся к крымскому хану. Отобранные у него тайнописные грамоты удалось прочитать, и таким образом открылись сношения дрезденского двора с татарами. Однако же письма сии были составлены в столь неясных и общих выражениях, что из них никак не явствовало, чего именно хочет Август: то ли просто отвратить Турцию от шведов, то ли чтобы хан выдал Карла саксонцам на пути через Польшу.
Трудно представить столь благородного государя, как Август, жертвующим ради пленения шведского короля не только своими посланниками, но еще и тремястами польскими дворянами, коих держали заложниками в Адрианополе для гарантии безопасности Карла.
Но, с другой стороны, самовластный министр его, Флемминг, был известен как человек развращенный и беспринципный. Издевательства короля шведского над королем-курфюрстом, казалось, оправдывали любое отмщение, и можно предполагать, что если бы дрезденский двор купил Карла у татарского хана, то без труда мог бы за деньги приобрести у Оттоманской Порты и свободу польских заложников.
Все сии вероятности обсуждались между королем, его личным канцлером Мюллерном и фаворитом Гротгусеном. Они читали и перечитывали захваченные письма, а несчастное их положение делало всех еще более подозрительными, и посему пришли они к тому заключению, что следует готовиться к самому худшему.
Через несколько дней подозрения короля как будто подтвердились поспешным отъездом графа Сапеги, находившегося при его особе и внезапно решившего возвратиться в объятия Августа. При любых других обстоятельствах Карл посчитал бы Сапегу лишь одним из недовольных, но теперь, уже не сомневаясь, зачислил его в предатели. Повторившиеся и далее такие же случаи лишь утвердили короля в том мнении, что замышляется измена и его хотят выдать врагам, хотя существование такового заговора никогда потом не было доказано.
Карл мог обманываться относительно сего предательства, но еще более заблуждался он, полагаясь на помощь Оттоманской Порты. Но, как бы то ни было, шведский король решил, что пока надобно выигрывать время.
Он заявил бендерскому паше, что не может уехать, не заплатив долгов. Паша спросил, сколько ему надобно денег, и король наугад назвал «тысячу кошельков», то есть полтора миллиона франков на наши деньги звонкой монетой. Паша отписал о сем Порте, но султан вместо тысячи просимых кошельков прислал двенадцать сотен при следующем послании:
ПИСЬМО СУЛТАНА БЕНДЕРСКОМУ ПАШЕ
«Настоящим письмом поставляем вас в известность, что в соответствии с рекомендациями вашими и представлениями, равно как таковыми же благороднейшего хана Девлет-Гирея, Наше Величество дарует королю шведскому тысячу кошельков, каковые будут отправлены в Бендеры под надзором достославного Мехмед-паши для сохранения в вашем владении до времени отъезда короля Швеции, да сохранит его Бог! Оные деньги с присовокуплением еще двухсот кошельков от щедрот наших должны быть отданы не ранее его отъезда, как свидетельство высочайшей нашей щедрости, превышающей заявленную им просьбу.
