Клавдия Матвеевна нахмурилась.
– Не судите сгоряча, ребятушки. Не берите дурного примера с некоторых скудоумных взрослых, что в Москве из телевизора не вылезают. У них что там, в этом Останкине, общежитие, что ли? Одни и те же в этом самом телевизоре просто днюют и ночуют… Прослышала я, что вы историей нашего Петровского всерьез занялись, – ребята удивленно переглянулись. И это хорошо, потому что нельзя людям без памяти о предках жить. Но судить не торопитесь, что было хорошо, а что было плохо. Господь учит: не судите, да не судимы будете. Нельзя никого осуждать. На то есть суд Божий. А мы за себя должны отвечать, чтоб не грешить…
Я вот почти сто лет прожила, а все равно судить людей не взялась бы. И тем более князя нашего Александра Владимировича, светлая ему память. Хороший был человек, заботился о нас, простолюдинах. Нынешнему начальству так бы о нас позаботиться…
Родик поймал настороженный взгляд Антона, и сразу же постарался перевести разговор на интересующую их тему.
– А что, бабушка, правда, что у князей Голицыных особняк прямо ломился от дорогих вещей?
Клавдия Матвеевна понимающе усмехнулась.
– Так и знала, что про это спросите. Все молодые сейчас на золоте да на деньгах помешаны. А ведь в Евангелии сказано: «Не собирайте себе сокровища на земле, где моль и ржа истребляют, и где воры подкапывают и крадут. Но собирайте себе сокровища на небе». На небо, в рай-то богатому ох как не просто попасть, потому что сердце его приковано к земле золотыми цепями. Легче верблюду пролезть через иголочное ушко! А Царство Небесное не с деньгами, а с добрыми делами да чистым сердцем люди приходят. Так то, милые, – закончила Клавдия Матвеевна.
– А в народе еще говорят: трудом праведным не наживешь палат каменных, – неожиданно добавил Тёма. – А ведь только возле нашего Петровского этих палат каменных появилось тысячи! И что-то не похоже, чтобы там жили праведники. По крайней мере, так говорит мой отец, подполковник полиции, – а он-то знает, что и как.
Старушка одобрительно кивнула.
– Верно, сынок. На заводы и фабрики нынче мало кто идет, мол, зарплата маленькая, а хотят всего и сразу. Вот и пускаются во все тяжкие ради денег. Но осуждать не берусь – сама по молодости и по дурости много о всяких пустяках думала. Мол, вот разбогатею, и счастье сразу придет. А оно, ребятушки, от денег бежит, словно черт от ладана… Ну да что вам о таком говорить, подрастете – сами поймете.
Да, было в усадьбе вещиц дорогих много, и никому из деревенских ничего из них не перепало. Я в то время еще девчонкой была. Помню, по дурости ждала, что князюшка Александр Владимирович перед отъездом соберет всех нас, девчат, и одарит вещицами своей жены. А у нее одних гребешков до коробочек с безделушками на всю деревню бы хватило! Но нет, не дождались мы барских подарков… А ведь страсть как хотелось!
Старуха опустила седую голову, словно погружаясь в далекие воспоминания, как в темную воду.
– И однажды в холодную ночь, перед самой зимою, ноги сами понесли меня в парк, к княжескому дому. Думала, дай-ка я хоть одним глазочком взгляну, что там творится. Быть может, Александр Владимирович уже уехал, а вещицы княгини взял да оставил. Ну на что ему в бегах-то гребешки, да пузырьки с духами и одеколонами?.. Холодно было, ветрено, первые снежинки в воздухе веяли…
Старуха глубоко задумалась. Родик восторженно подмигнул друзьям – мол, ну я же говорил! Мировая старуха!
– И что же вы увидели, Клавдия Матвеевна? – срывающимся от волнения голосом спросил Антон.
– Что… Оба они стояли в большой зале, Александр Владимирович и его управляющий, Савелий Тимофеев. Разговаривали. А на полу перед ними стояли ящики какие-то то, стружка на паркете валялась…
– А что было в ящиках? – выдохнул Тёма.
– Не видела я, крышки-то уже прибиты были.
– И о чем же они разговаривали?
– Да разве я прислушивалась? Страшно мне стало, как только я увидела стены голые, без картин да гобеленов… Но все же форточка была приоткрыта. Краем уха слышу – спорят они, и как-то зло. Савелий Тимофеев даже голос на хозяина поднял – такого за ним прежде не водилось.
– О чем же они спорили? – настаивал Антон.
– Ну, вроде о том, куда ящики девать. Мол, вывезти их за границу на поезде не удастся, большевики могут перехватить. А прятать в доме или в подвале под церковью нельзя – деревенские все одно найдут. Савелий так и сказал: мол, деревенские людишки жадные да бессовестные, своего же благодетеля готовы обокрасть до нитки. Голытьба она и есть голытьба! А не деревенские украдут, так приедут из города большевики и сами все заберут.
И тут ветер сильно подул, и форточка сильно хлопнула. Князь да управляющий головы к окну обернули. Я чуть со страху не померла. Уж и не знаю, увидели ли они меня в ночи или нет. Понеслась я прочь из парка, словно за мною черти гнались. Как ноги в темноте не переломала, до сих пор не пойму.
– И куда же управляющий с князем спрятали эти ящики? – дрожащим от волнения голосом спросил Антон.
– Да где их тут спрячешь… Вывезли, наверное, из Петровского. У Голицыных ведь еще один особняк был, в Москве. А уж в чьи руки эти ящики потом попали, никто не ведает. А управляющего вскоре большевики арестовали. Долго трясли его душу, но ничего так и не вытрясли. Крепок был характером Савелий Тимофеев, словно гранит. Мол, ничего не знаю, ничего не ведаю – вот и весь сказ. И как его тогда не расстреляли?
– Может, большевики решили просто следить за ним? Может, все-таки надеялись через него выйти на клады князей Голицыных? – вкрадчиво спросил Родик.
Старуха даже руками на него замахала.
– Что ты, внучек, какие-такие клады? Вы эту дурь из головы выбросите. Много петровских мужиков еще в Гражданскую войну землю копали, золотую голову царицы Екатерины искали. Ничего не нашли. Двоих насмерть засыпало, а другим ноги и руки переломало. И поделом – нечего на чужое добро рты разевать. Мне мать говорила: клады земные только тому откроются, кто на доброе дело золото да камешки драгоценные хочет отдать. Видать, не было среди наших мужиков таких праведных людей…
Ребята уныло переглянулись.
– Хм-м… а что же вы, бабушка, хотели взять себе из голицынских вещиц? – спросил Тёма первое, что пришло ему в голову. – Картины, или ковры, или что-то еще?
Клавдия Матвеевна грустно улыбнулась.
– Да на что мне были картины? Я на чужое, слава Богу, никогда не зарилась. А вот свое хотела получить назад. Да не вышло…
– Как свое? – опешил Родик.
– Это дело давнее, ребятки… Моя мать, Царство ей Небесное, была белошвейкой у бабушки Александра Владимировича, Луизы Трофимовны. Княгиня была женщиной знаменитой, настоящей гранд-дамой. Весь московский свет держала в своей крепкой руке! С царями дружна была.
– Неужто с царями? – недоверчиво хмыкнул Тёма.
– Вот про какой случай мне матушка покойница рассказывала. Раньше через Попов овраг в имение Голицыных вел деревянный мост. Однажды Луиза Трофимовна проезжала по нему на карете, а мост возьми да рухни. Сломала княгиня ногу, и на несколько месяцев задержалась в Петровском. Так вот, проведать ее приезжал сам Александр Третий с супругой. И своих детей они не раз в Петровское привозили. В церкви нашей молились, а потом гуляли по берегам Москва-реки и Истры, на Катюхину горку поднимались. Говорили, что краше наших мест нигде на свете нет!
